Радзинскому   легко   удается   сочетать    оба   эти   на   первый   взгляд
взаимоисключающие образа. Его Алин -- поэтичная  авантюристка, которая легко
переходит  от  циничного  расчета  к вере  в  собственные фантазии.  Она  --
талантливая мистификаторша,  ее  воображение столь ярко, что  порой  молодая
дама сама теряет грань между выдумкой и реальностью.
     "Она  говорила  и  в  это  верила  --  Она  всегда   верила  тому,  что
выдумывала...
     Все общество рассаживается в черные  с золотом гондолы.  Гондолы плывут
по  каналу,  провожаемые  криками толпы...  Принцесса поднимается гондоле и,
сверкая огромными раскосыми глазами, начинает свой вечный рассказ...
     --  ...Заточили  в Сибирь...  отравили...  но  Господь...  и  тогда  по
завещанию матери...  дядя мой Петр Третий... до моего  совершеннолетия...  Я
верю, господа, вы поможете женщине!
     В  воздух  летят  обнаженные  шпаги  французов  и  поляков".  (Все-таки
советуем  перечитывать за собой.  Если  шпаги будут  не  "вскидываться",  не
"взлетать", а "лететь", как шляпы,  они могут попадать в венецианские каналы
или на головы  своим  хозяевам,  так и до  несчастных случаев недалеко.)  Но
вернемся к Таракановой.
     Две   стороны   характера   самозванки:  врожденная  мечтательность   и
вульгарный  практицизм, полное равнодушие  к  чувствам  окружающих  людей --
составляют яркий,  противоречивый образ  мнимой  княжны.  Во время  верховой
прогулки  со  своим  очередным  женихом, князем  Филиппом  Лимбургом,  Алин,
рассказывая о себе, как бы проговаривается:
     --  Я  дитя любви очень  знатной особы, которая поручила некой  женщине
воспитать меня. Ни в чем  я не имела отказа. Но... вдруг перестали приходить
деньги на  мое  содержание.  Оказалось, моя  мать умерла.  И  вот  тогда эта
женщина продала меня  богатому  старику... О,  как я  обирала его!... -- Она
взглянула на  страдающее лицо Лимбурга и расхохоталась.  --  Мой Телемак, ты
плохо образован. То, что я сейчас говорила, я прочла в книге  моего любимого
Аретино...
     Никто не интересовался  чувствами красивой девочки,  проданной богатому
старику,  и, поднявшись  из  грязи, Алин  словно мстит  всем,  кого  страсть
повергнет к  ее  стопам.  "Авантюрьера" не просто  равнодушна  к любящим  ее
людям,  она расчетлива и  жестока с ними,  ей доставляет наслаждение унижать
преданных ей мужчин, как бы  подтверждая тем самым свое господство над ними.
Один из  поклонников  мнимой  принцессы, маркиз  де Марин,  рассказывает  де
Рибасу,  как стал интендантом  самозванки: "Она  предложила  мне, блестящему
вельможе  самого блестящего двора в мире,  стать мальчиком  на  побегушках у
неизвестной  женщины с неизвестным прошлым!  И я... я бросил замки на Луаре,
бросил все, что имел. Я подписал ее векселя на чудовищные суммы.  И следовал
за ней повсюду!".
     Поскольку  сама Алин  занимается сомнительными  политическими играми  и
живет  за  счет  бесконечных афер,  она просто  не  может  предложить  своим
поклонникам ничего  достойного. И они -- купцы, графы, князья  --  вынуждены
ради  своего  необоримого  чувства совершать  порочащие их  честь  поступки:
лгать,   красть  деньги,  подделывать  документы.   Причем  каждому  из  них
приходится переламывать  себя, чтобы  поступать  таким образом.  Маркиза  де
Марина  она заставляет  сделаться карточным  шулером,  Лимбурга --  посадить
друга в тюрьму  и  т.д. Если ночь  пушкинской  Клеопатры  можно  было купить
"ценою жизни", то ночь самозванки -- "ценою чести".
     Здесь   Радзинский  почти  ничего   нового  не  придумывает.  Материалы
следствия по  делу  Таракановой подробно  фиксируют характер ее отношений со
своим  окружением  и  детально  описаны  еще  Мельниковым-Печерским. Но  вот
характерный  момент: хотя  влюбленные  в  самозванку мужчины тятотятся своей
жалкой  ролью, никому даже в голову не  приходит  от нее отказаться. Почему?
Столь сильно было воздействие на них женских -- чар Алин? Так властно ломала
людей любовь к неизвестной даме?
     Радзинский  отвечает  на  вопрос  именно  в  этом  ключе.  Он описывает
действительно красивую, смелую женщину. Но  для того, чтобы возбуждать такую
фатальную  страсть, одной красоты  мало.  Вспомним, Клеопатра вовсе  не была
красавицей,  но  любовь  к ней  заставила  Антония предать  Рим. Восклицания
героев Радзинского: "Что за  женщина!", "Ну и  баба!" --  не проясняют дела.
Надо искать более глубокие причины.
     Поступки,   совершаемые   мнимой   княжной,  ее   бесконечные   обманы,
вымогательство, чисто деловое  распутство,  о  котором знают все,  кого  она
обольстила и кто теперь беспрекословно  служит ей, не  вызывают симпатии. "Я
тебя не любила, -- говорит Тараканова Орлову во время  последней встречи. --
Я  виновата. Я  любила... что?  Деньги? Нет, я их тратила. Я любила  власть.
Власть над всеми".
     Уже  описав  это,  Радзинский как  бы  "не  дотягивает",  т.е. не может
убедительно  показать  читателю, в чем  же  именно  состоит  секрет  обаяния
"авантюрьеры". А  ведь  секрет  обаяния  самозванки  в данном  случае решает
многие   вопросы.   Чтобы  обяснить  его,  нужно  хорошо   знать  культурные
особенности  того времени. Беда в том,  что, озаглавив свою книгу "Любовь  в
галантном веке" и  легко манипулируя начитанным материалом,  писатель  слабо
владеет внутренним культурным контекстом эпохи.
     Княжна  Алин Эметте, воспитанница  турецкого вельможи, путешествовавшая
по Сибири и Персии, наследница Российского престола... Как это было далеко и
загадочно  для  европейцев  конца позапрошлого  столетия. Названия почти  не
ассоциировались с  реальными  землями,  зато  в  голове всплывал  целый сонм
сказочных  образов далеких, волшебных стран,  которые  помещали в  Азии,  на
Востоке.  Европейская  читающая  публика  того  времени  не  видела  русских
атласов,  зато  с  восторгом  проглатывала  книги   английских   и  немецких
путешественников о далекой  Московии  и  еще более далеких  Персии,  Турции,
Китае...  В   них   встречались   самые  фантастические   подробности  вроде
изобилующей бегемотами реки  Лены  у  Дж. Перри  или  "барашкового  дерева",
которое представляет собой выросшего из  земли живого ягненка  на  древесном
стволе; с  него срывают  шкуры и делают себе шапки  (это только  в России, а
дальше...)   Изображением   подобного  растения  украшены   даже   некоторые
географические карты конца XVII -- начала XVIII в. Словом, Алин была княжной
из сказочной земли -- принцессой грез.
     Связь загадочной дамы с Турцией тоже  предавала ей  особое обаяние. Для
европейской  культуры XVI-XVII в. был характерен сильный "ориентализм", т.е.
интерес ко всему восточному, будь то дамский головной убор  -- стилизованная
чалма, в которой щеголяют очаровательные модели  Лами и  Боровиковского, или
тайные мистические общества, пришедшие якобы из Египта или Индии. Сен-Жермен
призывал своих последователей "учиться  у пирамид";  "великим  кофтом", т.е.
представителем некоего коптского  масонства, именовал себя Калиостро. Именно
в   рамках  этого   "ориентализма"   сложилась  традиция  приписывать  всему
загадочному и демоническому турецкие и --  шире --  просто  восточные черты.