попробую показать, что в реальности думала Екатерина  II о  тех вопросах, по
которым от ее имени высказывается Радзинский.
     Вот императрица рассуждает о России. "Я люблю эту страну,  я  обожаю ее
язык. Я  преклоняюсь  перед  физическими чертами русских  --  их статью,  их
лицами. Я считаю русскую армию лучшей в мире. Я всем сердцем приняла религию
этой страны. Я ходила  пешком на богомолье в  Ростов. Я ненавижу в  себе все
немецкое.  Даже  своему  единственному брату  я  запретила  навещать меня  в
России. Я сказала: "В России и так много немцев".  И  сказала чистосердечно,
потому  что  давно  не  чувствую себя  немкой".  Не  убедительно?  Все время
создается  впечатление, что Екатерина старается  себя  лишний раз уверить  в
том, что  говорит правду. Именно этого эффекта и добивается автор. Мимоходом
заметим, что  часто используемый  Радзинским оборот "эта страна"  появился в
русском  языке  совсем  недавно,  в  конце  80-х  гг...,  а  в XVIII  в.  не
употреблялся.
     Послушаем  саму  императрицу: "Я никогда  ничего  не  предпринимала, не
будучи глубоко убеждена, что  то,  что  я делаю,  согласно  с  благом  моего
государства: это государство сделало для меня бесконечно много; и я считала,
что всех  моих личных способностей... едва может хватить, чтоб отблагодарить
его". "Россия велика сама по себе, и что я ни делаю, подобно капле, падающей
в море". Теперь поверили? Не совсем? Тогда продолжим.
     Что там у нас с "физическими чертами русских"? Описания народа, которым
она управляет, менялись у Екатерины II  в зависимости от того, с  кем  она в
данный  момент  разговаривала.  В  беседах с  иностранными  корреспондентами
императрица иногда увлекалась  и  переходила  на патетический  тон,  называя
русских "скифами",  как вообще  было принято  в  просветительской  традиции,
именовавшей Россию  -- Скифией. "Никогда вселенная  не  производила человека
более    мужественного,    положительного,     откровенного,    человечного,
добродетельного, великодушного,  нежели скиф. Ни один человек не сравнится с
ним в  правильности,  красоте его лица,  в свежести  его кожи,  в ширине его
плеч, в строении и росте; у него обыкновенно дородное, сильное телосложение,
широкая  борода, густые  длинные  волосы;  он  по  природе далек  от  всякой
хитрости и притворства; его прямодушие и честность защищают его от  пороков.
Нет ни одного конного, пехотинца, моряка, земледельца -- равных ему. Ни один
человек не питает такой сильной нежности  к своим детям и близким, как он; у
него врожденная уступчивость по  отношению к родителям и  старшим. Он быстр,
точен в исполнении и верен".
     Совсем   иначе  выглядит   образ  русских  в   записках,   составленных
императрицей  для  себя  и  не  предназначенных  для  постороннего  глаза. В
небольшом рассуждении "Мысли о тирании" Екатерина  писала:  "Не удивительно,
что в России было среди государей много тиранов. Народ от природы беспокоен,
неблагодарен и полон доносчиков". Приведенные примеры можно продолжать. Одни
оценят их как  свидетельство двуличности Екатерины II, другие --  как  живое
отношение  человека   к   своему   народу:  то  восхищение,   то  апатия   и
разочарование.  Вспомните  Ф.М. Достоевского; никто не  говорил  русским так
много хорошей и  плохой правды о них. Однако в обоих случаях у Екатерины II,
в  отличие  от Радзинского,  речь  идет  не  только  о  физических, но  и  о
нравственных  качествах  народа. В  первую очередь  ее  радовали и тревожили
именно они.
     Отношение императрицы  к Русской Православной  Церкви было  сложным.  И
речь  здесь не  о том,  что  Екатерина, соединяя  в  своем лице  светского и
духовного   главу  Российской  империи,  добросовестно  относилась  к  своим
официальным   обязанностям:  держала   посты,  участвовала  в  торжественных
церковных церемониях,  знала все православные праздники, посещала монастыри,
делала богатые  вклады и  т.д.  Дело также не  в  том,  что, когда  интересы
светской  жизни  страны  требовали, императрица жертвовала интересами Церкви
интересам государства: провела секуляризацию церковных земель, закрыла целый
ряд   обветшавших   и   малолюдных  монастырей,  не  разрешила   духовенству
участвовать  в Уложенной  комиссии, боясь  серьезного противодействия  своим
реформам. Дело во  внутреннем  чувстве религиозности, которое у нее, как и у
любого ученика философии Просвещения, уже пошатнулось.
     Тем не менее она никогда не позволяла Вольтеру в письмах колких выпадов
против  православия,  какие  философ нередко  делал  против  католичества. В
юности долго  колебавшись  прежде чем сменить веру,  Екатерина с  годами все
глубже   осознавала  мистическое  значение  своего  выбора.   В  записке  "О
предзнаменованиях"  она  пометила:  "В  1744  году  28  июня...  я   приняла
Грекороссийский  Православный  закон.  В  1762  году  28  июня...  я приняла
всероссийский престол...  В сей день... начинается Апостол словами:  "Вручаю
вам  сестру  мою  Фиву,  сущую служительницу".  Следует отметить,  что  свое
правление Екатерина воспринимает как службу тем, кому ее "вручили".
     Теперь   самый  щекотливый   вопрос  --  национальный.   У  Радзинского
императрица так старается уверить читателей в том, что она уже не немка, что
ей,  естественно,  не веришь.  Заметим  сразу,  рассуждения о двуличности  и
притворстве  Екатерины II, в  которых  ее  так часто обвиняли  и историки, и
литераторы (вспомним у Пушкина  -- "Тартюф в юбке"), во  многом основывались
на невозможности понять, как немка-лютеранка могла  стать русской и искренне
полюбить чужую страну. Ведь сплошь и рядом были обратные примеры.
     Здесь  мы  затрагиваем очень  сложную и далеко еще не изученную  тему о
патриотизме   в   большой  империи.   Удивительно,   но,  подчеркивая   свое
расположение ко всему русскому, Екатерина II  вовсе не отказывалась  от себя
как от немки. В ее переписке  с бароном Гримом времен обострения отношений с
Пруссией  можно  встретить  замечания  о том, что  противники  императрицы в
Берлине  забыли,  с кем имеют  дело:  она  сама  немка  и  не  позволит себя
обмануть. Бытовые привычки императрицы: подчеркнутая  чистоплотность, личная
экономность, любовь играть в карты "по-маленькой", т.е. не разоряясь, ранние
пробуждения  и ранний же уход  ко  сну, обед,  работа и прогулки  строго  по
часам, пунктуальность и деловая обязательность  --  это ли не черты немецкой
принцессы?
     "Как же тогда быть с русскими сказками и поговорками, которые, говорят,
знала Екатерина?"  --  спросит  читатель.  "А также  с народными  вышивками,
которые она  собирала,  древнерусскими рукописями, которые пыталась читать",
-- добавлю я. Как быть с ее необыкновенно образным и богатым русским языком,
который она совершенствовала в течение всей жизни? Слава Богу, хоть право на
знание языка  за императрицей признали. А всего лет десять  назад легко было
столкнуться в научной среде с некомпетентным мнением о том, что Екатерина II
так  и  не выучила языка своего нового отечества.  Автор этих строк посвятил
русскому языку Екатерины специальную статью  и прекрасно помнит удивление на
лицах многих представителей ученой публики и  недоуменное пожимание плечами.
Екатерина   II?   Говорила?   По-русски?   Вы   что-то   путаете,   девушка.
По-французски. Есть  письма? Государственные бумаги? И  все  на  русском? Не
может быть! А знаменитое  "исчо"?  Нет никакого "исчо"? А что  есть? Штабеля