- Итак,  скажем,  чтобы  удовлетворить  твое  чувство справедливости, -
продолжала  Бальбилла,  -  итак,  скажем:  ими  всеми руководит человеческое
существо  среднего  роста  со  свитком  папируса  в правой руке и стилем - в
левой. Нравится ли тебе теперь мой способ выражения?
     - Он мне всегда нравится, - отвечал претор.
     - Позволь   же   Бальбилле   продолжать  рассказ,  -  милостивым  тоном
приказала императрица.
     - Мы  видели  хаос,  -  продолжала  девушка,  - но в этом беспорядочном
смешении  уже  чувствуются  условия  для будущего стройного творения; да, их
даже можно видеть воочию.
     - И  споткнуться  о  них,  -  засмеялся  претор. - Если б было темно, а
работники  были  червями,  мы  бы передавили половину их, до того кишели ими
каменные полы.
     - Что же они делали?
     - Все,  -  с живостью отвечала Бальбилла. - Одни полировали попорченные
плиты;  другие укладывали новые куски мозаики на места, откуда были похищены
прежние;   искусные   художники  расписывали  гладкие  гипсовые  поверхности
фигурами.  Каждая  колонна,  каждая статуя была окружена лесами, доходившими
до  потолка, и по ним всходили люди, напирая друг на друга подобно матросам,
взбирающимся на борт неприятельского судна во время какой-нибудь навмахии.
     При  живом  воспоминании  обо  всем  виденном  щеки хорошенькой девушки
раскраснелись,  и  во  время  своей  речи она выразительно жестикулировала и
встряхивала высокой кудрявой прической, которой была увенчана ее головка.
     - Твое  описание  становится  поэтичным,  -  прервала  императрица свою
наперсницу. - Не вдохновляет ли тебя муза еще и к стихотворству?
     - Все  девять  пиэридпретор.  -  Мы  видели  восемь;  но  у  девятой,  у  помощницы  астрономов и
покровительницы  изящных  искусств,  небесной  Урании, было вместо головы...
как  бы  ты  думала  что?  Позволь  мне  просить тебя отгадать, божественная
Сабина.
     ______________
     победу  над своими соперницами, девятью дочерями царя Пиэра, или потому, что
они родились на Олимпе в Пиэрии.

     - Что же такое?
     - Пук соломы!
     - Ах!  -  вздрогнула  императрица. - Как ты думаешь, Флор, нет ли между
твоими  учеными  и  кропающими  стихи собратьями кого-нибудь похожего на эту
Уранию?
     - Во  всяком  случае,  - возразил Флор, - мы предусмотрительнее богини,
потому  что содержание наших голов скрывается под твердой покрышкой черепа и
более или менее густыми волосами. Урания же выставляет свою солому напоказ.
     - Твои  слова,  - засмеялась Бальбилла, указывая на массу своих кудрей,
-  отзываются  почти  намеком, что мне в особенности необходимо скрывать то,
что лежит под этими волосами.
     - Но и лесбосский лебедь     ______________
     
     - А  ты  -  наша  Сафо,  -  сказала  жена претора Луцилла и с нежностью
привлекла девушку к себе.
     - Серьезно,  не  думаешь  ли  ты  изобразить  в  стихах  то, что видела
сегодня? - спросила императрица.
     Тут Бальбилла слегка потупилась, но бодро ответила:
     - Это  могло  бы  подстегнуть  меня:  все  странное,  что  я  встречаю,
побуждает меня к стихам.
     - Но  последуй  примеру  грамматика Аполлония, - сказал Флор. - Ты Сафо
нашего   времени,   и  поэтому  тебе  следовало  бы  сочинять  стихи  не  на
аттическом, а на древнем эолийском диалекте.
     Вер  расхохотался... А императрица, которая никогда громко не смеялась,
хихикнула коротко и резко. Бальбилла спросила с живостью:
     - Неужели   вы  думаете,  что  мне  не  удалось  бы  это  выполнить?  С
завтрашнего же дня я начну упражняться в эолийском наречии.
     - Оставь  это,  - попросила Домиция Луцилла. - Самые простые твои песни
всегда были самыми прекрасными.
     - Пусть  же  не  смеются  надо мною, - своенравно отвечала Бальбилла. -
Через  несколько  недель  я  буду  в  состоянии владеть эолийским диалектом,
потому что я могу сделать все, что захочу, все, все...
     - Что  за  упрямая  головка  скрывается  под  этими  кудрями! - сказала
императрица и милостиво погрозила ей пальцем.
     - И  какая  восприимчивость! - воскликнул Флор. - Ее учитель грамматики
и  метрики  говорил  мне,  что его лучшим учеником была женщина благородного
происхождения и притом поэтесса - Бальбилла.
     Девушка покраснела от этой похвалы и радостно спросила:
     - Льстишь ли ты, или же Гефестион     ______________
     сочинение о метрике.

     - Увы!   -  вскричал  претор.  -  Гефестион  был  и  моим  учителем,  а
следовательно,  и  я принадлежу к числу учеников мужского пола, посрамленных
Бальбиллой.  Но  это  для меня не новость, потому что александриец говорил и
мне  почти то же самое, что и Флору; и я не настолько кичусь своими стихами,
чтобы не чувствовать справедливости его приговора.
     - Вы  подражаете  различным  образцам, - заметил Флор, - ты - Овидию, а
она  -  Сафо;  ты  пишешь  стихи  по-латыни,  а  она по-гречески. Ты все еще
по-прежнему возишь с собой любовные песни своего Овидия?
     - Постоянно, - ответил Вер, - как Александр своего Гомера.
     - И   из  благоговения  к  своему  учителю,  -  прибавила  императрица,
обращаясь  к  Домиции  Луцилле,  -  твой муж при содействии Венеры старается
жить согласно его творениям.
     Стройная  и  прекрасная  римлянка  отвечала только пожатием плеч на эти
слова,  имевшие далеко не дружественный смысл; но Вер, подняв соскользнувшее
на пол шелковое одеяло Сабины и заботливо прикрывая им ее колени, сказал:
     - Величайшее  мое  счастье  состоит  в  том,  что  победоносная  Венера
удостаивает  меня  своим  благоволением. Но мы еще не кончили нашего отчета.
Наш  лесбосский  лебедь повстречал в Лохиадском дворце другую птицу: некоего
художника-скульптора.
     - С  каких  это пор ваятели причисляются к птицам? - спросила Сабина. -