вечные боги! - сокрушалась Селена.
     - Кто храпит, тот не умер, - возразил скульптор.
     - Но врач сказал...
     - Да  он вовсе не болен! Понтий только угостил его более крепким вином,
чем  то,  к  которому  он  привык.  Оставь  его  в покое. У него подушка под
головой,  и  он  спит  сладким  сном  младенца.  Когда он уж чересчур громко
затрубил,  я  принялся свистеть, словно канарейка: этим иногда удается унять
храпуна.  Но  скорее  можно  заставить  плясать  вон  тех  каменных муз, чем
разбудить его.
     - Только бы перенести его на постель!
     - Если у тебя есть четверка лошадей под рукою...
     - Ты все такой же нехороший, как был.
     - Несколько  лучше,  Селена.  Тебе только нужно снова привыкнуть к моей
манере  говорить.  На  этот  раз  я хотел лишь сказать, что нам обоим не под
силу унести его.
     - Но что же мне делать? Врач сказал...
     - Оставь  меня  в  покое  со  своим  врачом!  Я  знаю  болезнь, которой
страдает  твой  отец. Она завтра пройдет. У него поболит голова, может быть,
до завтра. Дай ему только выспаться...
     - Здесь так холодно...
     - Так возьми мой плащ и прикрой его.
     - Но тогда ты озябнешь.
     - Я  к  этому  привык.  С  которых  же  это пор Керавн начал возиться с
врачами?
     Селена  рассказала,  какой припадок недавно случился с отцом и до какой
степени   основательны   ее  опасения.  Ваятель  слушал  ее  молча  и  затем
проговорил совсем другим тоном:
     - Это  глубоко огорчает меня. Будем примачивать ему лоб холодной водой.
Пока  не  вернутся рабы, я буду через каждые четверть часа менять компрессы.
Вот  стоит  сосуд,  вот  и  полотенце.  Отлично!  Все готово! Может быть, он
очнется от этого; а если нет, то люди перенесут его к вам.
     - Ах, как это стыдно, стыдно! - вздохнула девушка.
     - Нисколько.  Даже  верховный  жрец  Сераписапредоставь действовать мне.
     ______________
     молитвами об исцелении.

     - Если  он увидит тебя, это снова взволнует его. Он так на тебя сердит,
так сердит!
     - Всемогущий  Зевс!  Какое  же  великое  преступление  я совершил? Боги
прощают  тягчайшие  грехи  мудрецов,  а  человек  не  может извинить шалости
глупого мальчишки!
     - Ты осмеял его.
     - Вместо  отбитой  головы  толстого  Силенаплечи  статуи  глиняную голову, которая была похожа на твоего отца. Это была
моя первая самостоятельная работа.
     ______________
     пьяного добродушного старого сатира с лысиной и тупым носом.

     - Ты сделал это, чтобы уколоть его.
     - Право, нет, Селена, мне просто хотелось подшутить. Только и всего.
     - Но ведь ты знал, как он обидчив?
     - Да   разве   пятнадцатилетний  повеса  думает  о  последствиях  своей
шалости?  Если  бы  только он отстегал меня по спине, его гнев разразился бы
громом  и  молнией  и воздух очистился бы снова. Но поступить таким образом!
Он  отрезал  ножом лицо моей статуи и медленно растоптал валявшиеся на земле
куски.  Меня он только раз ткнул большим пальцем (я, впрочем, до сих пор это
чувствую),  а  затем  начал  поносить  меня  и моих родителей так жестоко, с
таким горьким презрением...
     - Он  никогда  не  бывает вспыльчив, но обида въедается в его душу, и я
редко видела его таким рассерженным, как в тот раз.
     - Если  бы  он  покончил  со  мною  расчет с глазу на глаз, - продолжал
Поллукс,  -  но при этом присутствовал мой отец. Посыпались горячие слова, к
которым  моя  мать  прибавила  кой-что  от себя, и с тех пор завелась вражда
между  нашими  домами. Меня огорчило больше всего то, что он запретил тебе и
твоим сестрам приходить к нам и играть со мною.
     - Мне это тоже испортило много крови.
     - А  весело  было,  когда  мы наряжались в театральные тряпки или плащи
моего отца!
     - И когда ты лепил нам кукол из глины!
     - Или когда мы изображали Олимпийские игры!
     - Когда мы с малышами играли в школу, я всегда была учительницей.
     - Больше всего хлопот было у тебя с Арсиноей.
     - Как приятно было удить рыбу!
     - Когда  мы  возвращались  домой  с рыбой, мать давала нам муки и изюма
для  стряпни...  А  помнишь  ли ты еще, как я на празднике Адониса остановил
рыжую лошадь нумидийского всадника, когда она понесла?
     - Конь  уже  сбил  с ног Арсиною, а по возвращении домой мать дала тебе
миндальный пирожок.
     - Но  твоя  неблагодарная  сестрица,  вместо  того  чтобы  сказать  мне
спасибо,  принялась  уплетать  его, а мне оставила только крохотный кусочек.
Сделалась  ли  Арсиноя  такой красавицей, какой обещала стать? Два года тому
назад  я  видел  ее  в  последний  раз.  Восемь  месяцев  я  проработал,  не
отрываясь,  для  своего  учителя  в  Птолемиаде  и  даже со своими стариками
виделся лишь по разу в месяц.
     - Мы  тоже  редко выходили из дому, а заходить к вам нам запрещено. Моя
сестра...
     - А очень она красива?
     - Кажется,  очень.  Чуть раздобудет где-нибудь ленту, сейчас же вплетет
ее в волосы, и мужчины на улице смотрят ей вслед. Ей уже шестнадцать лет.
     - Шестнадцать  лет  маленькой Арсиное! Сколько же времени прошло со дня
смерти твоей матери?
     - Четыре года и восемь месяцев.
     - Ты  хорошо помнишь время ее кончины... Да и трудно забыть такую мать!
Она  была  добрая  женщина.  Приветливей  ее  я  никого  не  встречал, и мне
известно,  что  она  пыталась  смягчить твоего отца. Но это ей не удалось, а
потом ее настигла смерть.
     - Да,  -  глухим  голосом  сказала  Селена. - Как только боги могли это