- Ну,  отец,  -  прервала девушка Керавна, ломавшего руки в отчаянии, -
ты ведь еще не смещен с должности, и если бы ты только подчинился...
     - Подчинился,  подчинился!  -  вскричал  Керавн и затряс своими жирными
руками  над  головой,  к которой прилила кровь. - Я подчиняюсь! Я не ввергну
вас  в беду! Я иду. Ради детей моих я позволю помыкать мною и топтать меня в
грязь!  Подобно  пеликану,  я буду питать своих птенцов кровью сердца. Но ты
должна  знать, что мне стоит подвергнуться этому унижению! Оно невыносимо, и
мое  сердце лопнет, потому что архитектор обругал меня, как своего слугу; он
кинул  мне  вслед  -  я собственными ушами слышал это - мне, которому врач и
без  того грозит смертью от паралича, он кинул вслед подлое пожелание, чтобы
я  задохся  в  собственном сале! Оставь меня, оставь! Я знаю, что для римлян
все  возможно.  Вот,  я  готов  идти.  Подай  мне  мой паллий цвета крокуса,
который  я  ношу  в  Совете,  принеси мне золотой обруч для головы. Я украшу
себя, как жертвенное животное, и покажу ему...
     Архитектор  не  упустил  ни одного слова из этого разговора, который то
возбуждал  в  нем  досаду, то заставлял смеяться, то умилял его. Деятельной,
энергичной  натуре  Понтия  была  противна всякая лень и праздность. Поэтому
медлительность  и  равнодушие  толстяка  при  таких обстоятельствах, которые
должны  были  бы  понудить  его и каждого действовать быстро и с напряжением
всех  сил,  заставили  архитектора  произнести  слова,  о  которых он теперь
сожалел.  Глупая нищенская спесь смотрителя возмущала его, да и кому приятно
слышать  о  пятне,  лежащем  на  его  происхождении?  Но слезы дочери такого
жалкого  отца  тронули  его  сердце.  Ему было жаль олуха, которого он одним
щелчком  мог  ввергнуть  в  бездну  несчастья  и  которого его слова уязвили
гораздо  глубже,  чем сам он был уязвлен услышанными сейчас словами Керавна.
Понтий  охотно подчинился движению своей благородной натуры и решил пощадить
несчастного.
     Он  сильно  постучал суставом пальца о внутренний косяк двери передней,
затем  громко  кашлянул,  и,  войдя  в  жилую  горницу,  сказал смотрителю с
глубоким поклоном:
     - Я  пришел,  благородный  Керавн,  отдать  тебе  визит.  Извини, что я
являюсь  в  такой  поздний час, но ты и представить себе не можешь, до какой
степени я был занят с тех пор, как мы расстались.
     Керавн  взглянул  на  неожиданного  гостя  сперва  с  испугом,  потом с
изумлением.  Наконец  он  подошел  к Понтию, протянул к нему обе руки, точно
избавившись  от  кошмара,  и  по  его  лицу  разлилось  такое  теплое сияние
искреннего  сердечного удовольствия, что Понтий удивился, каким образом он с
первого  раза  совершенно  не  обратил  внимания  на благообразие лица этого
толстого чудака.
     - Присядь  к  нашему  скромному  столу,  -  попросил  Керавн. - Селена,
позови  раба.  Может  быть,  у  нас  найдется фазан, жареная курочка или еще
что-нибудь; правда, уже поздно...
     - Весьма  благодарен,  -  возразил,  улыбаясь,  архитектор. - Ужин ждет
меня  в  зале  муз, и мне нужно вернуться к своим людям. Я был бы тебе очень
благодарен,  если бы ты соблаговолил пойти со мною. Нам нужно потолковать об
освещении  комнат,  а  говорить  удобнее всего за сочным жарким и за глотком
вина.
     - Весь к твоим услугам, - сказал Керавн, вежливо кланяясь.
     - Я  пойду  вперед,  -  сказал  архитектор. - Но прежде всего, будь так
добр,  передай все, какие только у тебя есть, свечи, лампы, смоляные горелки
рабам,   которые   через   несколько  минут  будут  у  твоей  двери  ожидать
приказаний.
     Когда Понтий удалился, Селена вздохнула с облегчением:
     - Уф,  как  я испугалась! Пойду теперь искать лампы. Как ужасно все это
могло кончиться!
     - Хорошо,  что  дело  приняло  такой  оборот!  -  пробормотал Керавн. -
Архитектор все-таки довольно вежливый человек для своего происхождения.


V

     Понтий  вошел  в  квартиру  смотрителя  с  нахмуренным  лбом,  а теперь
возвращался  оттуда к своим людям легким шагом и с улыбкой на плотных губах.
Производителю  работ,  который  встретил  его  вопросительным  взглядом,  он
сказал:
     - Господин  смотритель был не без основания несколько обижен; но теперь
мы с ним друзья, и он сделает все возможное, чтобы наладить освещение.
     В  зале муз он остановился у перегородки, за которой работал Поллукс, и
крикнул ему:
     - Друг ваятель, послушай, давно пора ужинать!
     - Правда, - отвечал Поллукс, - иначе это будет уже не ужин, а завтрак.
     - Ну,  так  отложи  на  четверть часа инструмент и помоги мне вместе со
смотрителем этого дома уничтожить присланные мне кушанья.
     - Тебе  не  нужна ничья помощь, если тут будет Керавн. Перед ним каждое
кушанье тает, как лед от солнца.
     - Так спаси его от переполнения желудка.
     - Невозможно,  потому  что  я  только что сейчас безжалостно нападал на
блюдо,   наполненное   капустой   с  колбасками.  Это  божественное  кушанье
состряпала моя мать, и мой отец принес его своему старшему сыну.
     - Капуста  с  колбасками,  -  повторил  архитектор,  и  по  голосу было
слышно, что его голодный желудок охотно бы познакомился с этим блюдом.
     - Забирайся  сюда,  - тотчас же вскричал Поллукс, - и будь моим гостем.
С капустой случилось то же, что предстоит этому дворцу: ее разогрели.
     - Разогретая  капуста  вкуснее  только  что  сваренной;  но  тот огонь,
который  необходим,  чтобы  вновь  сделать  это здание подходящим для жилья,
должен  гореть особенно жарко, и нам необходимо энергично его раздувать. А к
тому же лучшие и незаменимые вещи здесь исчезли.
     - Как  колбаски,  которые я уже выудил из капусты, - засмеялся ваятель.
-  Я  так-таки  не  могу  пригласить  тебя  в  гости,  ибо, назвав это блюдо
капустой  с  колбасками,  я бы польстил ему. Я поступил с ним, как с шахтою:
после  того  как колбасные залежи оказались исчерпанными, остается почти что
одна  основная  порода,  и  лишь  два-три  жалких осколка напоминают о былом
богатстве...  В  следующий  раз  мать  состряпает  это  блюдо  для тебя; она
готовит его с неподражаемым искусством.
     - Хорошая мысль, но сегодня ты мой гость.
     - Я совершенно сыт.
     - В таком случае приправь наш ужин своей веселостью.
     - Извини  меня,  господин,  и оставь меня лучше здесь, за перегородкой.
Во-первых,  я  в  хорошем  настроении,  я в ударе и чувствую, что в эту ночь
кое-что выйдет из моей работы...