полной  непринужденностью  отвечал  Вер,  -  белые,  коричневые,  бронзовые,
черные  -  все они обворожительны в своем роде. Нельзя утомиться созерцанием
их.
     - А твоя жена?
     - Да,  она прекраснейшая из всех женщин. Жена - это серьезный, почетный
титул  и  не имеет ничего общего с радостями жизни! Как мог бы я произносить
твое  имя  в одно время с именами тех малюток, которые помогают мне коротать
часы досуга?
     Домиция  Луцилла  привыкла  уже к подобным словам, однако и на этот раз
они  огорчили  ее.  Но  она  скрыла  свою печаль и, скрестив руки, сказала с
решительностью и достоинством:
     - Так  разъезжай  по  жизненному  пути  с  твоим  Овидием  и  с  твоими
купидонами, но не пытайся повергать невинность под колеса твоей колесницы.
     - Ты  говоришь о Бальбилле? - спросил претор и громко рассмеялся. - Она
умеет  защищать  себя сама, и у нее слишком много ума, чтобы позволить Эроту
поймать  ее.  Сынку  Венеры нечего делать у таких добрых приятелей, как мы с
Бальбиллой.
     - Могу я поверить тебе?
     - Ручаюсь  тебе  в  том,  что я ничего от нее не желаю, кроме ласкового
слова! - вскричал Вер и чистосердечно протянул жене руку.
     Луцилла только слегка прикоснулась к ней кончиками пальцев и сказала:
     - Отошли   меня   назад,  в  Рим.  Я  невыразимо  тоскую  по  детям,  в
особенности по нашему мальчику.
     - Нельзя,  - серьезно возразил Вер. - Теперь нельзя, но через несколько
недель, надеюсь, это будет возможно.
     - Почему не раньше?
     - Не спрашивай меня.
     - Мать  имеет  право  знать,  почему  ее  разлучают  с сыном, лежащим в
колыбели.
     - Эта  колыбель  стоит  теперь  в  доме  твоей матери, которая неусыпно
заботится  о  наших  малютках. Имей еще немного терпения, так как то, чего я
домогаюсь  для  тебя, для себя самого и главным образом для нашего сына, так
велико,  так  громадно  и  труднодостижимо,  что из-за этого стоит перенести
целые годы тоскливого ожидания.
     Последние  слова  Вер  проговорил тихо, но с достоинством, которое было
ему  свойственно  только в решительные мгновения; а жена его, еще прежде чем
он  окончил  свою  речь,  схватила  обеими руками его правую руку и спросила
тихим испуганным голосом:
     - Ты стремишься к багрянице?
     Он утвердительно кивнул головой.
     - Так поэтому-то... - пробормотала она.
     - Что?
     - Сабина и ты...
     - Не  только  поэтому. Она жестка и резка по отношению к другим, но мне
она еще с детских лет оказывала самое доброе расположение.
     - Она ненавидит меня.
     - Терпение,  Луцилла,  терпение!  Настанет  день,  когда  дочь  Нигрина
станет  супругой  цезаря,  а  бывшая  императрица... Но я не скажу этого. Ты
ведь  знаешь,  чем  я  обязан  Сабине  и  что  я искренне желаю долгой жизни
императору.
     - А усыновление?
     - Тише! Он думает о нем, а его супруга желает этого.
     - Скоро оно может состояться?
     - Кто  в настоящую минуту может знать, что император решит через час?..
Но, может быть, решение последует тридцатого декабря.
     - В день твоего рождения?
     - Он  спрашивал  меня  об  этом  дне  и  наверное  будет составлять мой
гороскоп в ночь моего рождения.
     - Значит, звезды решат нашу участь?
     - Не  одни звезды. Нужно еще, чтобы Адриан пожелал истолковать их в мою
пользу.
     - Чем я могу помочь тебе?
     - Будь всегда сама собой при разговоре с императором.
     - Благодарю  тебя за эти слова и уже больше не прошу, чтобы ты разрешил
мне  уехать.  Если  бы  быть  женою  Вера  значило  еще  нечто другое, кроме
почетного звания, я не искала бы нового сана - супруги цезаря.
     - Я не поеду сегодня в город и останусь с тобой. Довольна ли ты?
     - Да,  да! - вскричала она и подняла руку, чтобы обвить ею шею мужа, но
он отстранил ее и прошептал:
     - Оставь это, пастушеская идиллия неуместна при охоте за багряницей.
     Титиан  велел своему вознице тотчас ехать на Лохиаду. Путь шел мимо его
дома,  расположенного  на  Брухейоне  во  дворе  префектуры,  и  он приказал
остановиться  там,  потому  что  письмо,  спрятанное  им  в  складках  тоги,
содержало  в  себе  известие,  которое через несколько часов могло поставить
его  в  необходимость  вернуться домой только на следующий день. Пройдя мимо
всех  чиновников,  центурионовчтобы  сделать  доклад  или  принять  распоряжение,  он  миновал  прихожие и
обширную  приемную  и  направился  к  жене  в гинекейпрефектуры.  Уже  на  пороге  этого  покоя  он встретился со своей супругой,
которая, услышав его приближавшиеся шаги, пошла ему навстречу.
     ______________
          
     - Я  не  обманулась!  -  вскричала  матрона с искренней радостью. - Как
хорошо,  что  ты  на этот раз мог вырваться так рано. Я не ждала тебя раньше
окончания ужина.
     - Я  приехал  только  для  того,  чтобы уехать снова, - отвечал Титиан,
входя  в  комнату  жены. - Вели подать мне кусок хлеба и кубок вина с водою.
Впрочем,  вон там стоит все то, что мне нужно, словно по заказу. Ты права, я
на  этот  раз  не  так  долго  оставался  у  Сабины, как обыкновенно; но она
постаралась  в  короткое  время  втиснуть  так  много  едких  слов, точно мы
проговорили  с  ней с утра до вечера. Через пять минут я опять оставлю тебя,
а  когда  вернусь  -  это известно только богам. Мне тяжело говорить это, но
все  наши  усилия  и заботы, и наша поспешность, и обдуманная работа бедного
Понтия потрачены даром.
     При  последних  словах  префект  бросился на кушетку, а жена подала ему
прохладительный   напиток,  который  он  желал,  и,  проводя  рукою  по  его
поседевшим волосам, сказала:
     - Бедный! Не решил ли Адриан все же поселиться в Цезареуме?