к  числу  вещей, оставшихся после смерти Плутарха, - я могу доказать это - и
говорят, он был подарен ему императором Траяном.
     - Это  самая хорошенькая вещица из всей коллекции, - отвечал Габиний, -
но четыреста драхм - красная цена.
     - А этот цилиндр с Кипра, с прекрасной резьбой?
     Смотритель  схватился  за  гладко  отполированный хрусталь, но его рука
дрожала от волнения и столкнула вещицу на пол, вместо того чтобы взять ее.
     Цилиндр   со   звоном   покатился  по  каменным  плитам  и  по  гладкой
поверхности  мозаичного  пола  до самого ложа. Керавн хотел нагнуться, чтобы
поднять его, но обе дочери удержали отца, и Селена вскричала:
     - Отец, тебе не следует наклоняться; врач строжайшим образом запретил!
     Между  тем  как  смотритель, ворча, отстранял от себя Селену, купец уже
опустился  на одно колено, чтобы поднять цилиндр. Но этому щуплому человеку,
по-видимому,  легче было нагнуться, чем подняться с земли, потому что прошло
несколько минут, прежде чем он снова встал на ноги перед Керавном.
     Его   черты   приняли  натянутое  выражение;  он  схватился  за  доску,
приписываемую  Апеллесу,  уселся  с  нею  на ложе и, по-видимому, совершенно
углубился в картину, которая скрывала его лицо от трех присутствовавших.
     Но  на  самом  деле  его  глаза  смотрели вовсе не на эту картину, а на
свадьбу,  изображенную  на  полу у его ног, и каждое мгновение он открывал в
мозаике все новые неоценимые достоинства.
     При  виде  Габиния, сидевшего неподвижно в течение нескольких минут над
маленькой  картиной,  черты  Керавна  прояснились.  Селена  перевела  дух, а
Арсиноя приблизилась к отцу, уцепилась за его руку и шепнула ему на ухо:
     - Не отдавай ему дешево Апеллеса и подумай о моем запястье.
     Но  вот  Габиний  встал,  окинул  взглядом  вещи, стоявшие перед ним на
столе, и гораздо более деловым тоном, чем прежде, сказал:
     - За  все  эти  вещи  вместе  я  могу  предложить, позволь... двадцать,
семьдесят,   четыреста,  четыреста  пятьдесят...  могу  предложить  шестьсот
пятьдесят драхм, ни одного сестерция больше.
     - Ты шутишь! - вскричал Керавн.
     - Ни  одного  сестерция,  - холодно повторил купец. - Я не думаю ничего
заработать  на  этом,  но,  как  человек  справедливый, ты поймешь, что я не
желаю также покупать себе в убыток. Что касается Апеллеса...
     - Ну?
     - Он  мог  бы  еще  представлять  для  меня  ценность,  но  только  при
известных  условиях.  Относительно  этой  картины  существует одно особенное
обстоятельство.  Вы,  девицы,  знаете,  что  уже самое ремесло мое учит меня
ценить  все  прекрасное, но все же я вынужден попросить вас оставить меня на
короткое  время  наедине  с  вашим отцом. Мне нужно поговорить с ним об этой
странной картине.
     Керавн  сделал знак дочерям, и они вышли из комнаты. Прежде чем за ними
затворилась дверь, купец крикнул им вслед:
     - Уже  смеркается;  могу ли я просить вас прислать мне с вашим рабом по
возможности ярко горящий светильник?
     - Что же насчет картины?
     - Поговорим  о  чем-нибудь  другом,  пока  не  принесут  светильник,  -
попросил Габиний.
     - Ну,  так  садись на ложе, - сказал Керавн. - Ты этим доставишь мне, а
может быть, и себе большое удовольствие.
     Как только оба уселись, Габиний начал:
     - Вещицы,  собираемые  с  любовью,  мы неохотно выпускаем из рук; это я
знаю  из продолжительного опыта. Многие лица, которые, продав свои древности
и  сделавшись  потом  людьми состоятельными, предлагали мне вдесятеро больше
уплаченной   мною  суммы,  чтобы  приобрести  их  обратно,  -  к  сожалению,
обыкновенно  напрасно. То, что я говорю о других, применяется и к тебе. Если
бы  ты  в  настоящую минуту не имел нужды в деньгах, то едва ли бы предложил
мне вон те вещи.
     - Прошу не... - прервал Керавн.
     Но Габиний продолжал как ни в чем не бывало:
     - Даже  у  богатейших  людей  бывает  по временам недостаток в наличных
деньгах;  этого  никто  не  знает лучше меня, у которого, однако, - я могу в
этом  признаться  -  имеются в распоряжении большие суммы. Именно теперь мне
легко было бы выручить тебя из всякого затруднения.
     - Вон   там   мой  Апеллес,  -  снова  перебил  его  смотритель.  -  Он
принадлежит тебе, если ты предложишь за него приемлемую цену.
     - Свет!  Вот  и  свет!  -  вскричал  Габиний и взял из рук старого раба
трехконечный  светильник,  который  Селена  наскоро снабдила свежим фитилем.
Пробормотав  "с твоего позволения", он поставил светильник посреди мозаичной
картины.
     Керавн  удивленным  и  вопросительным  взглядом  смотрел  на  странного
человека,  сидевшего  по  левую руку от него; Габиний же не обращал никакого
внимания  на смотрителя, но, снова опустившись на колени, принялся ощупывать
мозаику и пожирал глазами "Свадьбу Пелея и Фетиды".
     - Ты потерял что-нибудь? - спросил Керавн.
     - Нет,  ничего. Там, в углу... Ну, теперь я знаю все, что нужно. Могу я
поставить светильник вон туда, на стол? Теперь вернемся к нашему делу.
     - Прошу  тебя  об этом, но предупреждаю заранее, что дело тут идет не о
драхмах, а о целых аттических талантах.
     - Это,  разумеется,  само  собою,  и я предлагаю тебе пять талантов, то
есть  сумму, за которую в некоторых кварталах города можно купить прекрасный
просторный дом.
     На сей раз кровь снова прилила к лицу Керавна.
     В  течение  нескольких  минут он не мог выговорить ни слова: сердце его
сильно  стучало,  но наконец он овладел собою настолько, что твердо решился,
по  крайней  мере  на  этот  раз,  не  выпускать  счастья из рук, то есть не
продешевить, и возразил:
     - Пяти талантов мало; предлагай больше.
     - Ну, скажем, шесть.
     - Если ты дашь вдвое, то мы поладим.
     - Больше  десяти  талантов я не могу дать. За эту сумму можно построить
неплохой дворец.
     - Я останусь при двенадцати.
     - Так пусть будет по-твоему, но уже ни одного сестерция больше.
     - Мне  тяжело  расстаться с этим благородным произведением искусства, -
вздохнул  Керавн,  -  но  я  уступаю  твоему  желанию  и  отдаю  тебе своего
Апеллеса.
     - Дело  идет  не  об  этой картине, которая недорого стоит и которой ты
можешь  любоваться  и впредь, - возразил купец. - Я в этой комнате облюбовал
другое  произведение  искусства, которое тебе до сих пор казалось не стоящим