- До счастливого свидания!
     - Если боги и император позволят.


VIII

     Когда  префект  доехал  до  указанного  места,  он не увидел ни единого
судна  с  серебряной  звездой.  Солнце  зашло,  но  никакой  корабль с тремя
красными фонарями не показывался.
     Начальник  гавани,  к  которому зашел Титиан и которому он сообщил, что
ожидает  из  Рима  знаменитого  архитектора для сотрудничества с Понтием при
работах  на  Лохиаде,  не  изумился чести, оказываемой наместником приезжему
художнику.  Ведь  весь  город  знал,  с  какой  неслыханной поспешностью и с
какими  громадными  издержками восстанавливается старый дворец Птолемеев для
приема императора.
     Во  время  ожидания  Титиан  вспомнил  о  молодом  ваятеле  Поллуксе, с
которым  он  познакомился,  и о его матери в приветливом домике привратника.
По  доброте душевной он тотчас же послал просить старуху Дориду, чтобы она в
этот  вечер  не  ложилась  спать,  потому что он, префект, приедет к ночи на
Лохиаду.
     - Скажи  ей,  но  только  от  себя,  а  не от моего имени, - приказывал
Титиан  посланцу,  -  что,  может  быть, я зайду к ней. Пусть она хорошенько
осветит свою комнатку и держит ее в порядке.
     На  Лохиаде  еще  никто  не  догадывался  о  чести, уготованной старому
дворцу.
     После  того  как  Вер  с женой и Бальбиллой оставили Поллукса и ваятель
проработал  еще  час,  он  вышел  из-за своей перегородки, расправил плечи и
крикнул архитектору Понтию, стоявшему на лесах:
     - Я  должен хорошенько отдохнуть или заняться чем-нибудь новым. И то, и
другое  одинаково  предохраняет меня от усталости. Бывает ли и с тобой то же
самое?
     - Точь-в-точь  то  же  самое,  -  отозвался  Понтий,  продолжая  давать
распоряжения   рабам-строителям,   которым   велено   было   укрепить  новую
коринфскую капитель вместо старой, сломанной.
     - Не  прерывай  работы,  -  снова  крикнул  снизу Поллукс. - Прошу тебя
только  сказать моему хозяину Папию, когда он придет с торговцем древностями
Габинием,  что я нахожусь на круглой площадке, которую ты осматривал со мною
вчера.  Я  ставлю новую голову на торс Береники. Мой ученик должен был давно
покончить  с  приготовленными  работами. Но этот сорванец, видно, родился на
свет  с  двумя  левыми  руками,  а  так  как он смотрит одним глазом, то все
прямое  кажется ему кривым и, по законам оптики, все кривое - прямым. Как бы
то  ни  было,  он  косо  вогнал  в  шею  деревянный штифт, на котором должна
держаться  голова;  и  так как ни один историк не повествует, что у Береники
голова  когда-либо  скривилась  набок,  как  у старого растиральщика красок,
сидящего  там  за  лесами,  то  мне  уже  придется  самому  навести порядок.
Надеюсь,  что  через  полчаса  мудрая  царица  не будет принадлежать к числу
безголовых женщин.
     - Где ты нашел эту новую голову? - спросил Понтий.
     - В  тайном  архиве  моих воспоминаний, - отвечал Поллукс. - А ты видел
ее?
     - Да.
     - Нравится она тебе?
     - Очень.
     - В  таком  случае  она достойна того, чтобы жить, - пропел скульптор и
вышел  из  залы.  При  этом  он  левой  рукой  помахал архитектору, а правой
засунул за ухо гвоздику, которую утром сорвал перед домом своей матери.
     На  площадке  ученик  выполнял  свое  дело  лучше,  чем мог ожидать его
учитель,  но  Поллукс  никоим  образом  не  был  доволен своими собственными
распоряжениями.  Его  произведение, как многие другие бюсты, стоявшие на той
же  стороне  платформы, должно было стоять задом к балкону смотрителя. Но он
расстался  с  этим столь дорогим ему портретом Селены только для того, чтобы
подруга  его  детских  игр  могла  видеть  его всякий раз, когда пожелает. К
своему  успокоению,  он  нашел,  что  бюсты держались на высоких постаментах
только  своей  собственной  тяжестью,  ничем  не прикрепленные, и поэтому он
решил  нарушить  исторический  порядок, в котором были расположены головы, и
сделать  перестановку  таким  образом,  чтобы  знаменитая Клеопатра обращена
была  к  дому  спиной,  а  вместо  нее  на  него смотрела дорогая ему голова
Береники.
     Для  немедленного  выполнения  этого  плана он позвал несколько рабов и
велел  им  помочь  ему при перестановке. Работа эта не могла происходить без
некоторого  шума,  и  громкий  разговор, предостерегающие крики, приказания;
раздававшиеся  теперь в этом в течение многих лет пустынном месте, привлекли
внимание  одной  любопытной  особы,  которая  появилась  на балконе квартиры
смотрителя  уже  вскоре после того, как ученик приступил к работе, но быстро
отступила,  увидав  противного, сверху донизу испачканного гипсом мальчишку.
Теперь  она  осталась  на  месте и следила за каждым движением руководившего
работой Поллукса, который, однако, все время обращен был к ней спиною.
     Наконец  голова,  окутанная  холстом для защиты от прикосновения рабов,
была  установлена  на  надлежащем месте. Переводя дух, художник повернулся к
дому  дворцового  смотрителя  лицом,  и  тотчас  же раздался чистый, веселый
женский голос:
     - Верзила Поллукс! В самом деле это Поллукс! Как я рада!
     При  этих  словах  девушка  громко всплеснула руками, и так как ваятель
кивнул  ей  и  вскричал: "Ты малютка Арсиноя! Вечные боги! Что вышло из этой
крошки!"  -  она  приподнялась  на  кончики  пальцев,  чтобы  казаться выше,
дружески кивнула ему и сказала, смеясь:
     - Я  еще  не  совсем  выросла;  зато  у  тебя уж совсем почтенный вид с
бородой  и  орлиным  носом.  Селена  только  сегодня сказала мне, что ты там
орудуешь вместе с другими.
     Глаза  художника,  точно  зачарованные,  были прикованы к девушке. Есть
поэтические   натуры,   немедленно   превращающие   в  рассказ  (или  быстро
складывающуюся  вереницу стихов) все необычное, что им случается увидеть или
пережить.  И  Поллукс  не  мог  взглянуть на прекрасную человеческую фигуру,
чтоб тотчас же не привести ее в связь со своим искусством.
     "Галатея,  несравненная Галатеястану  и лицу Арсинои. - Ну словно она за секунду перед тем вышла из моря...
так  свежа,  весела, так дышит здоровьем вся ее фигура! И как мелкие завитки
торчат  вокруг  лба, точно все еще плавают в воде. Вот она наклоняется, чтоб
послать  мне  привет.  Как  округлено  каждое ее движение! Словно дочь Нерея
прижимается  к  волне,  то  вздымающейся  горою,  то  спускающейся провалом.