- Спите, крещеные?
     - Не спим, живем! - по поморскому обычаю ответила бабка Евдоха.
     В  коротком  форменном  кафтане,  туго  перепоясанный,  стуча сапогами,
вошел  капрал  Костюков,  поздравил  с  добрым  застольем,  попросил  Рябова
ненадолго  выйти  по  делу.  Таисья  на  мгновение  обеспокоилась,  Костюков
сказал:
     - Ты  не  серчай,  Таисья  Антиповна.  Ей-ей,  ненадолгышко, за советом
пришел...
     Во дворе сели на крылечко, Костюков заговорил:
     - Ты,  кормщик,  ноне  при  царе  службу  правишь.  Научи, как с добрым
человеком побеседовать. Об Крыкове, об Афанасии Петровиче...
     Рябов  подумал  недолго;  не заходя в избу, пошел с Костюковым к берегу
Двины.  Корел Игнат перевез их обоих на Мосеев остров, в пути капрал поведал
кормщику   все   подробности   подлого   поступка   Снивина  и  Джеймса  про
подброшенные золотые. Рябов слушал, ругался...
     Иевлева  нашли  в балагане, что выстроен был для свитских неподалеку от
дворца,  в  ельничке. Здесь, раскинув могучие руки, храпел на сене Меншиков;
ел  ложкой  из  деревянной  мисы  ягоду-чернику  Воронин; Сильвестр Петрович
читал при свете свечи толстую книгу в кожаном переплете.
     - Чего там стряслось? - спросил он, когда Рябов просунулся в балаган.
     Набил табаком трубочку, закурил и вышел к двинскому берегу.
     Сели  трое  в ряд на бревно, Рябов заговорил. Сильвестр Петрович слушал
молча,  низко  наклонив  голову,  словно  ему  было  стыдно.  Костюков вдруг
перебил кормщика, стал, сбиваясь, рассказывать сам.
     - Я,  хошь на плаху, хошь на виску, хошь куда пойду! - сказал он вдруг.
- Мне теперь обратной дороги нет! Ты, князь...
     - Не князь я! - сказал Иевлев.
     - Ну  не  князь,  так  начальный человек! Ты скажи, голубь, царю, скажи
истину,  не  ведает он, обманули его, ей-ей. Такой человек Афанасий Петрович
наш, такой, господи...
     Иевлев выбил трубку, поежился от ночной сырости, не отвечая, поднялся.
     - Скажешь? - спросил Костюков.
     - Поглядим!
     И,  ссутулясь,  Сильвестр  Петрович  ушел  к  себе  в балаган. Костюков
дернул Рябова за рукав:
     - Что теперь будет?
     Рябов молча пожал плечами.


3. ПЕРВЫЕ МАТРОСЫ

     На  следующую  ночь  двуконь к избе бабки Евдохи прискакал посланный от
Иевлева  офицер  - невыспавшийся, весь взъерошенный; велел кормщику немедля,
спехом быть на Мосеевом острову...
     Не  ополоснув  лица,  позевывая,  кормщик  животом  навалился  на коня,
перекинул ногу, поскакал рядом с офицером.
     - Истинно  -  собака  на  заборе!  -  ухмылялся  офицер,  поглядывая на
Рябова.
     Кормщик ответил беззлобно:
     - Каждому свое, господин. Мое дело - море, твое - конь.
     У  перевоза  стояла наготове лодчонка. На Мосеевом острову прогуливался
в  ожидании Сильвестр Петрович Иевлев с Меншиковым, Ворониным и Чемодановым.
Еще,  видимо,  не  ложились  спать,  лица  у  свитских  были закопчены дымом
костров, опухли от комариных укусов, глаза слезились.
     - Как   сквозь   землю  провалился!  -  сказал  Иевлев,  идя  навстречу
кормщику.  -  Куда  пропал,  дружок  сахарный?  Где  матросы новому кораблю?
Спускать скоро, а матросов - ни единой души?
     Кормщик  подумал,  сел  на  лодейку,  вернулся  в Архангельск, пошел по
кривым  улочкам  и  переулочкам,  по низким хибарам - искать, кто из рыбаков
дома.  Многие  были  в  море,  другие ушли на дальние промыслы покрутчиками,
иные гнули спины грузчиками - дрягилями.
     Спящих Рябов будил, вытаскивал из клети, тряс, велел идти за собой.
     - Куда? - спрашивали рыбаки, зевая.
     - На казенные харчи! - отвечал Рябов.
     - В острог, что ли?
     - Там поглядим...
     - На цареву службу?
     - На нее.
     Женки   цеплялись   за   мужиков,   выли,  мужики  отшучивались.  Одна,
чернобровая,  румяная,  всердцах  погнала  кормщика  вон.  Он  сел на лавку,
сказал со значением в голосе:
     - Царь  Петр  Алексеевич  ноне  корабль  спускает  двухпалубный,  а она
ругается.  Вишь, какая! Угощение будет матросам от царя, гульба, почет, а ей
не по нутру. Вон какая женка нравная...
     И  отсюда  мужик  ушел,  но  на  всякий  случай захватил с собою хлеба.
Царева служба известная - насидишься с пустым брюхом, наплачешься.
     Дед  Федор,  Аггей,  Егорша,  Семисадов,  Копылов,  Нил  Лонгинов, даже
салотопник   Черницын  -  пошли  без  отговорок:  крепко  верили  артельному
кормщику   Рябову.  Изрядной  толпою,  с  шутками,  быстрым  шагом  пошли  к
Соломбале.  Шествие замыкал Митенька Борисов, шагал весело, думал - может, и
пришло оно, его время, может, и быть ему отныне матросом.
     К  Соломбале  поспели как раз во-время, - царь только начал шуметь, что
матросов  нет.  На верфи всюду развевались цветастые флаги и флажки, щелкали
на  двинском ветру, шелковая материя блестела на утреннем солнце. Непрерывно
играли  рожечники,  ухали  литавры, дробно трещали барабаны. Свитские бояре,
не  зная  куда  себя деть, мыкались в дорогих одеждах по двору, старались не
попадаться царю на глаза...
     Иевлев   встретил   матросов   приветливо,   велел   быть   вместе,  не
разбредаться,  покуда  их  не  кликнут  к  делу.  Матросы  расположились  на
ветерке,   степенно,  без  любопытства  оглядывали  корабль,  обсуждали  его
статьи, как землепашцы обсуждают коня.
     - Кормщиком-то  кто  на нем пойдет? - спросил Лонгинов. - Из немцев кто
али из наших, из рыбарей?
     Дед Федор засмеялся, сказал насмешливо:
     - Нашего  брата  на  сей корабль и не допустят. Лапотники мы, а там все
бархатники. Спихнем его в воду и - по домам. Так, Иван Савватеевич?
     Рябов  не ответил, загляделся на важных иноземных корабельщиков Николса
да  Яна, что похаживали вокруг, судна, покрикивали сиплыми голосами, будто и
впрямь они построили корабль.
     - Корабельщики!  -  презрительно  сказал  Аггей.  - А те, кому положены