бывать.  Судно во льдах расшаталось, гвоздь выскочил, еще течи прибавлено. А
вица от воды разбухает, от нее течи никогда не будет...
     Испанец  молчал,  надменно  поглядывая на Рябова, рыбаки посмеивались в
бороды, - задал кормщик иноземцам жару, нечего и ответить...
     В  наступившей тишине вдруг раздался спокойный голос Хилкова, словно бы
размышляющего вслух:
     - Так,   государь,  сей  кормщик  верно  говорит.  По  весне  был  я  в
Соловецкой  обители,  и  архимандрит оной Фирс дал мне список жития Варлаама
Керетского, древней летописи пятнадцатого века...
     Петр  с  удивлением  посмотрел  на  Хилкова, словно увидел его впервые,
спросил резко:
     - Что за Варлаам? О чем толкуешь?
     - О  летописи  Керетского,  государь,  где  сказано так, что я накрепко
запомнил  и мыслю - всем твоим корабельщикам сии слова летописи навечно надо
знать...
     Голос  Хилкова  зазвенел,  лицо  вспыхнуло,  с  твердостью  и  силой он
произнес:
     - Сказано  летописцем  Керетским:  "но  и  род  его  хожаша  в  варяги,
доспеваша  им  суда  на  ту  их  потребу морскую, и тому судовому художеству
дружелюбно  учаша"...  Не  нас  варяги,  но  мы  их  учили суда для морского
хождения строить.
     И Хилков повторил:
     - Дружелюбно учаша!
     Лицо  Петра  смягчилось,  он  взглянул прямо в глаза Андрею Яковлевичу,
произнес с неожиданной грустью в голосе:
     - Дружелюбно учаша. Славные слова! Ладно сказано!
     И, опершись рукою на плечо Патрика Гордона, еще раз повторил:
     - Слышите  ли,  господин  генерал  и  адмирал  и  еще  кто  вы  у  нас,
запамятовал.  Слышите?  Дружелюбно  учаша.  За  то  и  пить  нынче  будем...
Наливайте всем, да не скупитесь, господин Гордон!
     К  утру  в  трапезной  монастыря  остались  Петр,  Апраксин,  Меншиков,
Гордон,  Воронин,  Иевлев  и  Хилков.  Морского  дела старателей, уставших в
бурю,  сморил  крепкий  сон.  Антип  Тимофеев, напившись, стал срамословить,
Рябов  его  увел. Бояре давно храпели в душных монастырских келейках, во сне
стонали,  вскрикивали,  видели  себя  потонувшими  в пучине морской. Испанец
дель Роблес, сунув полуштоф водки в карман кафтана, ушел спать на яхту...
     Шторм  в  море  стал  еще  злее,  соленый  ветер  дул  с силой урагана,
колокола  на  звоннице  звонили  сами  по себе от ударов бури. А в трапезной
было  тихо, тепло, все сидели в одном углу, руками с одного блюда ели свежую
жареную палтусину и спорили, перебивая друг друга.
     - А  и  врешь,  Андрей  Яковлевич, княжий сын! - вытирая руки о камзол,
говорил  Петр  Хилкову.  -  Врешь, друг разлюбезный! Что твои попы? Чему они
научат? Стой, дай сказать! Писанию научат, да не о том речь...
     - Моряки  нам  нужны  вот  как!  -  твердо  и  резко сказал Апраксин. -
Навигаторы!
     Петр отмахнулся:
     - Погоди  ты  с  навигаторами!  Ни  о  чем  не  слушает,  кроме  как  о
навигаторах,  человек,  божья  душа.  Многое  иное  нам  не  менее  надобно:
художества   воинские,   Марсовы,  пушки  добрые,  корабли  строить  надобно
килевые, военные, науки математические тож знать. Отойди, Патрик, не мешай!
     - Русский  человек  все  может,  -  наваливаясь  грудью  на плечо царя,
сказал  Гордон. - Я вижу, да, я знаю. Школу надо, очень хорошую иметь школу.
Я видел под Кожуховым, я каждый день вижу, о, Питер, я видел все. Я знаю...
     Петр засмеялся, оттолкнул Гордона, сказал ласково:
     - Спать тебе пора, господин генерал. Уведите его соснуть, ребята...
     Но  Гордон  не  дался Меншикову, запел старую шотландскую песню. Его не
слушали. Федор Матвеевич говорил, постукивая ребром ладони по столу:
     - Нынче,  да  и во все дни, что в Архангельске проведены, ты, государь,
изволил  видеть,  каковы поморцы морские пахари. Школу для них навигаторскую
- и не найти моряков лучше...
     - Все  тебе моряки и моряки, свет на них клином сошелся! - сказал Петр.
-  Об  ином  толкуем.  О  том  думаем,  какой  великий  прибыток  быть может
государству,  коли  люди,  подобные  тем,  что с нами на яхте матросами шли,
истинные  знания получат. Такая школа надобна, чтобы какой человек ни пришел
-  сам  бы  в  ней остался учиться и с прилежанием бы ею пользовался. Как же
сии  школы  делать?  Как? Школы, чтобы докторское, врачевательское искусство
там  учили,  чтобы  фортификацию,  и рудное дело, и как железо выплавлять, и
строение   домов,   и   крепостей  строение.  Что  молчишь,  господа  совет,
консилиум? Замолчали?
     Меншиков ответил невесело:
     - А  что  мы, Петр Алексеевич, сказать можем? Чему сами учены? Псалтырь
да Часослов? Веди-он - во, бу-ки-рцы-аз - бра?
     Иевлев  и  Хилков  засмеялись,  Александр  Данилович  очень  уж  похоже
показал,  как  читают  школяры.  Петр  улыбнулся,  набивая  трубку  душистым
табаком.
     - Часы  знаем,  молитвы  -  подвечерицу, полунощницу, утреню да тропари
праздничные?  Господа  совет, консилиум! Моя-то школа, сам ведаешь, какова -
на  конюшне недоуздком учен, да в обжорном ряду тумаками. Сильвестр Петрович
чему  сам  набрался - тому и рад. Господин Апраксин Федор Матвеевич много ли
наук  постиг  за  воеводство  за свое? Поставлен воеводою, а по ночам сидит,
мучается,  субстракция  да  мультипликация,  а что оно такое - градусы те на
астролябии?
     - Погоди,  Александр  Данилович!  - всердцах сказал Апраксин. - Градусы
нынче  все  ведают.  Я,  государь,  иным  часом и вовсе тут голову набекрень
свихну.  Сам  суди.  Давеча в зиму прислал мне Александр Данилович от Москвы
список  науки,  геометрия называемой. Ночи здесь длинные, свечи зажгу, сижу,
думаю.  Ничего понять, государь, нельзя. Списатель, что список списывал, сам
об  геометрии  понимания  никакого не имеет начисто, ошибок натворил. Другой
списатель  еще  более  первого,  а  третий  и вовсе нивесть что списал. Им -
хаханьки,  а  нам - учись. За вчерашнюю ночь в Архангельске мы с Сильвестром
сам-друг  до  третьих  петухов  сидели  - у него один список, у меня другой.
Догадывались.
     - Догадались? - смеясь, спросил Петр.
     - Веселого-то немного! - ответил Апраксин.
     - Голова,  государь, пухнет, ей-ей! - вмешался Иевлев. - Книги надобны,
да много, типографии, дабы печатные книги были!..
     - Куранты надо! - из своего угла сказал Патрик Гордон. - Каждый день.
     - Какие еще куранты? - сердито спросил Меншиков.
     - Большой бумага. Большой бумага...
     - Большая! - поправил Апраксин.