Время  летело незаметно. Караульщики - каждый промышлял своим ремеслом:
один  -  Сергуньков,  малый  тихий  и  кроткий,  -  столярничал, поделки его
забирала  старуха  мать,  продавала  в  городе  на  рынке; другой - Алексей,
постарше,  -  искусно плел сети для рыбаков, продавал, тем и кормил огромную
семью.  Третий - Евдоким Прокопьев, холмогорский косторез и великий искусник
делать  всякую  мелкую  работу, - ни единой минуты не мог сидеть без дела, и
что  ни делал - все ему удавалось: то начнет резать ножом деревянную посуду,
полюбуется,  покачает  головой, отправит продать, на вырученные деньги купит
дорогой  заморской  проволоки,  начнет  ту проволоку ковать, - рассказывает,
видел-де  сольвычегодскую  цепочку из замков, хочу, мол, попробовать, может,
задастся  самому  построить,  чтобы  было  не  хуже. Построит цепочку дивной
красоты, покачает головой:
     - Косо построил. К земле тянет. Взлета в ей нет!
     - Какой такой взлет тебе еще понадобился?
     - А такой, что сольвычегодские мужики имеют. У них покрасивее...
     Про  цепочку  забудет,  начнет  расписывать  ложе для кремневого ружья,
пряжку,  свистульки  глиняные.  И  то не понравится, подумает, подумает - за
финифть  и  филигрань  примется,  а  там  - обратно к дереву, глядишь, режет
солонку-утицу.
     - Что,  Евдоким  Аксенович,  в  обрат  пошел? - спросит бывало Афанасий
Петрович.
     - Да,  вишь  ты,  надумал  вот  иного узора. Как на ложе его ставил, на
ружейное, то и придумал, а туда он мал, здесь в самый раз будет...
     Иногда  пели  втроем.  Четвертый  караулил  на  вышке  - доглядывал, не
видать  ли  корабля.  Заводил,  сделав  страдающее  лицо,  Прокопьев, вторил
непременно  Сергуньков.  Без  Сергунькова песня не заваривалась. На двинском
просторе,  на устье, вскрикивали чайки, посвистывал морской ветер, свободно,
широко,  иногда  с  угрозою,  летела  песня. Если на баре появлялся корабль,
караульщик на вышке бил в било, кричал в говорную трубу:
     - Парус вижу, господин капрал!
     Крыков   взбегал   наверх   -   на   галерею,   брал  подзорную  трубу,
всматривался:
     - Один.  Флаг  нидерландский  -  Соединенных  штатов.  Торговать идет в
прибыток господину майору.
     Опять пели песню, занимаясь каждый своим делом.
     Афанасий  Петрович все прилежнее и настойчивее резал по кости. Теперь у
него  был  весь  потребный  настоящему  искуснику  инструмент,  были  запасы
моржовой  кости,  были  краски - расцвечивать кость, было чем ее отбеливать.
Работа  утешала  его,  с  долотцем  и  шильцами  в  руках он мурлыкал песни,
веселел, взгляд его прояснялся, точно бы забывалась тяжкая обида.
     Глядя, как режет капрал Крыков, Евдоким Аксенович вздыхал:
     - Подарил  тебя  создатель  талантом,  да  не  гоже  делаешь,  Афанасий
Петрович.  Бесей-чертей  тешишь.  Злые  твои чучела. Вырезал бы складень, на
нем  угодники  в  гору  тихонечко,  легонечко  шествуют,  на  горе  во  всем
великолепии божественное сияние...
     - Сияние? - посмеивался Крыков.
     - Сияние, Афанасий Петрович...
     - Что же оно тебе там засияло?
     Прокопьев молчал.
     - Сам-то  ты,  Евдоким  Аксенович, того не делаешь, - говорил Крыков, -
ну и меня не учи. Я, брат, ученый нынче, повидал твои сияния...
     Все  же  однажды  решил  выточить  угодника:  точил-точил, зевал-зевал,
угодник  не получался. Бороденка вроде бы у деда Федора, никакого благолепия
нет, рубашка посконная...
     - Ты  бы его, Афанасий Петрович, приодел поблагообразнее, - посоветовал
Прокопьев,   -  власяницу,  на  головочку  куколь  монаший,  будет  схимник,
постник, подвижник...
     Крыков засмеялся, сказал весело:
     - Как  в  сказке сказывается про кота Евстафия: кому скоромно, а нам на
здоровье,  молвил  кот  Евстафий,  постригшись в монахи, да приняв схиму, да
съев впридачу мышку...
     Угодник  не  получился.  Крыков  переточил  его  на  рыбака, поморского
дединьку.  Дединька  удался,  да  так, что таможенники только причмокивали и
головами  качали.  После  рыбака  стал  точить дрягиля - двинского грузчика.
Когда   дело  подходило  к  концу,  пришли  на  караулку  гостевать  Молчан,
Ватажников  да  Ефим  Гриднев.  Из  свежей  рыбы,  что  днем наловил Евдоким
Аксенович, наварили доброй ухи, по рукам пошел полштоф зелена вина.
     После ушицы Прокопьев завел:

                А и горе, горе - гореваньице!
                А и в горе жить, не кручинну быть,
                А и лыком горе подпоясалось,
                Мочалами ноги изопутаны...

     Пламя  костра  в серых сумерках ночи странно высвечивало бородатые лица
Молчана,   Ватажникова,   Гриднева,   бросало  бегущие  отсветы  на  поющего
Прокопьева,  на  задумчивого Сергунькова. И такими сильными, такими могучими
показались  вдруг Афанасию Петровичу эти люди, что он подумал: "Войну с ними
воевать бок о бок - не пропадешь! Нет, не пропадешь!"
     Пели долго, потом, попозже, Ефим рассказал:
     - Люди  так  сказывают,  что  дьяк  Гусев  - не видеть ему бела света -
новое  дело надумал: брать с рыбарей повесельные не так, как ранее, а иначе.
Как  рыбарь  с  моря  вынется  да  к  берегу  подойдет, брать с него пошлину
привальную  али  пристанную.  Как  в море идти, так платить ему с посудины -
отвальную али рыбную. А повесельные, как были, так им и быть...
     Сергуньков охнул, покачал головой.
     - Да разве ж мир даст?
     - Мир,  он  по  прозванию  только  что мир! - разбивая палкой головни в
костре,  молвил Молчан. - Мир! Токи делить тетеревиные да пожни - они мир! А
когда с них шкуру драть зачнут, какой они мир...
     - Но,  но!  -  строго сказал Прокопьев. - Ты нашего Беломорья не знаешь
толком.  У  нас  мир  - дело большое. Как в складники сложатся - поди возьми
их,  ну-тка!  Спокон веков пни вместе корчуют, из одной мисы щи хлебают - по
сколько  семей? Оно, брат, не так-то просто! Народишко ухватистый, даром что
лишнее не болтает...
     - Разные у вас тут люди! - сказал Ефим.
     - Какие такие разные?
     - А  такие,  что  со  всячиной. Ходили мы давеча к ярмарке бечевой суда
тянуть,  - кого только нет. Со всей Руси крещеной народ. И гулящих не только
нас  было:  вольных много насчитал я, которых на торную дорогу разбойничать,