с  дорогой  икрой,  возле лавок, где на шестах были вывешены ценные меха. На
лицах  иноземцев  было написано презрение, они ничего не покупали и даже цен
не  спрашивали,  -  просто прогуливались от нечего делать, сытые, спокойные,
молчаливые,  нелюбопытные.  А  русские гости зазывали их, взмахивали мехами,
раздували   подшерсток  куницы,  показывали,  сколь  добротен  воск,  какова
пенька,  что  за  дивный  лен. Иноземцы шли не оборачиваясь. Калека-юродивый
потянулся  к  ним  обрубком  руки, залепетал беззубым ртом. Один из аглицких
немцев  пнул  убогого ногой в ботфорте. Баба с пирогами, покрытыми тряпицей,
сунулась  было  к  важным  гостям  - ее угостили плетью. Подвывая, она пошла
прочь,  два  пирога  выпали  из  ее  лукошка  в ярмарочную грязь, с перепугу
торговка  не  подняла  их.  Безмолвные,  ни  о  чем не говоря друг с другом,
иноземцы  шли  меж  рядами  торгующих;  их  провожали  взгляды,  исполненные
ненависти.
     Петр  шагал  сзади,  не  слишком близко, но так, что видел все, видел и
юродивого,  видел  и  бабу,  растерявшую  пироги,  видел  и  взоры, которыми
провожали иноземцев, слышал и слова, которые летели им вслед.
     В   немецком   Гостином  дворе  царь  приценился  к  товарам,  которыми
торговали  иноземцы: к брабантскому лазоревого цвета сукну, к красной меди в
брусках,  к  зеркалам  и  к  крупнозернистому  пороху.  Все было дорого, так
дорого,  что  Петр  сердито  насупился. Выходило, что за сорок соболей можно
было  купить  маленький  брусок  меди,  моток  ниток  да  кружку деревянного
масла...
     В   густой  толпе,  окружившей  ярмарочного  скомороха,  царь  постоял,
посмотрел:  скоморох  смешно  показывал,  как  иноземец  покупает  овчину  у
русского  гостя.  Посадские  смеялись,  крутили  головами,  скоморох  слезно
причитал...
     Петр  улыбнулся,  отошел  и  сразу  же  встретил Патрика Гордона, - тот
искал хорошего трубочного табаку.
     - А, Питер! - сказал Гордон. - Зачем ты здесь так рано ходишь?
     - А ты зачем? - спросил Петр.
     - Я имею дело.
     - Ну, и я имею дело.
     Они  пошли  дальше  бок  о  бок. Гордон увидел табак, стал торговаться.
Иноземец  холодно  улыбался, не уступал. Петр думал о чем-то, сдвинув брови,
глядя поверх голов ярмарочного люда. Гордон наконец сторговался.
     - Добрый табак купил? - спросил Петр.
     - Табак  добрый,  но  чересчур  дорогой!  -  сказал  Гордон.  -  Очень,
слишком, чрезвычайно дорогой...
     - Почем платил?
     Гордон назвал цену. Петр Алексеевич выругался, заговорил громко:
     - Татьба,  а  не  торговля!  Ножи, знаешь, почем? Медь, камка, ладан, я
сам  спрашивал! Свои цены назначили, стоят на них дружно, всем кругом. Ходят
по  торгу,  словно  идолы, все наперед знают, а наши, бородатые, седые, - за
ними вприскочку. Эх!
     Патрик  молчал, попыхивая трубкой, шел медленно, смотрел невесело. Петр
жаловался,  глядел на Гордона с высоты своего огромного роста, дергал его за
руку:
     - Рвут  за  свои хлопоты иноземцы столь много, что диву даешься. И мы в
руках  у  них, слышишь, Патрик, вот как в руках. Они на своих кораблях к нам
ходят, а у нас кораблей нету, они хозяева над нами...
     - Да,  они  хозяева, Питер! - сказал Гордон. - Какую цену они назначат,
такую цену вы и имеете, да, Питер. Они разоряют вас и богатеют сами...
     - Ничего,  ничего!  -  с  угрозой  сказал Петр. - Покуда терпим... есть
иные  -  предполагают, что и не видим мы, так оно зря: видим. Видим, да куда
подашься?  На  дюжину  недобрых  иноземцев  может  один  с  умом  попадется,
искусник, делатель. От него польза немалая... Погодим, Патрик...
     Гордон перебил:
     - Погодим,  -  нет!  Нельзя  больше погодим, Питер. Ты строишь корабли,
надо  строить непременно, молодец! Надо строить много кораблей. Тогда барыши
будут вам, - вот как, Питер... Я еще буду говорить, слушай меня...
     Гордон  разговорился; беседуя, перебивая друг друга, она вышли на берег
Двины,  сели  на  бревно.  Петр  Алексеевич,  усмехнувшись,  попросил табаку
набить трубку.
     - Ты  генерал,  Патрик,  -  сказал  он Гордону, - а мне еще до генерала
далеко служить. Попотчуй меня своим генеральским табаком...
     Гордон   попотчевал,  Петр  раскурил  свою  трубочку,  спросил  как  бы
невзначай:
     - Давеча,  Патрик, как были мы в Пертоминском монастыре, поведал ты нам
всем,  что есть-де листы такие, куранты называемые. Будто часто, чуть не раз
в неделю сии куранты печатают и многое в них полезное прочитать можно...
     Сидя  на  бревне  у  самой  двинской воды, долго говорили о курантах, о
ценах,  о  торговле,  о  кораблях и заморских странах. Петр смотрел на серую
Двину,  Гордону  иногда  казалось,  что  он и не слушает. Но Петр Алексеевич
слушал внимательно и думал свои думы...
     Погодя, когда поднялись, чтобы идти к кораблю, царь вдруг сказал:
     - Люди  надобны, Патрик, многознающие, ученые, доброхоты нам. Да где их
враз набрать?
     Он сжал локоть Гордону, добавил сморщившись, с неприязнью:
     - Твой-то  полковник  Снивин  в  Архангельске что творит? А? Ты упреди.
Тебя жалея, до поры терплю. А не то... слышь, Патрик?
     Гордон поклонился, ответил одними губами:
     - Слышу,  Питер.  Я  его  предупрежу. Но, государь, сие будет напрасно.
Такие  люди,  как полковник Снивин, должны быть повешены в назидание иным на
Кукуе. Большой столб и перекладина...
     - Ты что, ополоумел? - спросил царь.
     - Я - нет! Я не имею желания, чтобы ты меня жалел, Питер. Вот как...


5. ТРУДНО ЧЕЛОВЕКУ ЖИТЬ!

     В  канун Ильина дня стало точно известно, что к двинскому устью наконец
пришел  долгожданный  Ян  Флам на своем судне. Рябов сговорил деда Игната на
завтра  за  четыре деньги, и не торопясь, утренним холодком, Иван Кононович,
Тимофей,  Таисья  и  кормщик выплыли на Двину к Соломбале - встречать дивное
судно.  Таисья  радостно улыбалась навстречу горячим солнечным лучам, смешно
морщила  нос,  пела  тихонечко  свои  милые  песенки,  мужики вели степенный
разговор  о  фрегате:  что  на нем за пушки и верно ли, что их сорок четыре,
какова оснастка, как-то будут служить здесь голландские матросы...
     - То  -  третий корабль, - заметил Иван Кононович. - Быстро поделалось:
не было и единого, а нынче три...