- Все, конец, - проговорила Хармиана, - мы отомстили, Гармахис,  и  что
теперь? Пойдем за ней? - Она кивнула в сторону фиала, стоявшего на столе.
     - Нет, Хармиана. Я умру, но умру куда более  мучительной  смертью.  Мой
срок земного искупления еще не кончился, а сам я не могу его прервать.
     - Ты лучше знаешь, как тебе поступить, Гармахис. А я -  я  сейчас  уйду
из этой жизни, и крылья смерти унесут меня  легко  и  быстро.  Я  свою  игру
сыграла. И тоже искупила свою вину. О, какая горькая мне выпала судьба  -  я
принесла несчастье всем, кого любила, и вот теперь я умираю, и ни одна  душа
не вспомнит обо мне с любовью! Я искупила свою вину перед  тобой,  Гармахис;
я искупила вину  перед  разгневанными  богами;  теперь  мне  надо  заслужить
прощенье Клеопатры там, в аду, где она сейчас и  куда  я  последую  за  ней.
Гармахис, ведь она меня любила; и теперь, когда ее нет, я поняла, что  после
тебя я любила ее больше всех на свете. И потому я наполню сейчас  кубок,  из
которого она пила с Ирадой! -  Хармиана  взяла  фиал  и  недрогнувшей  рукой
вылила в кубок остатки яда.
     - Подумай, Хармиана, - сказал я, - ведь ты еще так молода, перед  тобою
вся жизнь; ты спрячешь эти горестные воспоминания глубоко в сердце и  будешь
жить много, много лет.
     - Да, я могла бы, но не хочу. Жить,  терзаемая  памятью  о  сотворенном
зле, носить в душе незаживающую рану скорби,  которая  будет  год  за  годом
кровоточить бессонными ночами, жить, умирая от стыда, жить  под  невыносимым
бременем любви, которую я не в силах вырвать из сердца, жить одиноко,  точно
искалеченное бурей дерево на краю пустыни, которое скрипит от ветра и  ждет,
когда в него ударит молния, а молния все  медлит,  -  нет,  Гармахис,  такая
жизнь не для меня! Моя душа давно умерла, я  лишь  продолжала  существовать,
чтобы служить тебе; теперь я тебе больше не нужна  и  потому  умру.  Прощай,
прощай навек! Никогда больше я не увижу твоего  лица.  Тебя  не  будет  там,
куда я ухожу. Ведь ты не любишь меня, ты по-прежнему любишь эту  царственную
женщину, которую ты загнал до смерти,  как  гончая.  Но  ее  ты  никогда  не
завоюешь, как мне никогда не завоевать тебя, - как беспощадно  распорядилась
нами Судьба! Послушай, Гармахис, пока я еще не умерла и не превратилась  для
тебя в постыдное воспоминанье, я хочу молить тебя о милости. Скажи мне,  что
ты простил меня, насколько это в твоей власти - прощать, и в  знак  прощения
поцелуй меня, не как влюбленный, о нет, просто поцелуй  в  лоб,  и  тогда  я
отойду с миром.
     Она подошла ко мне и протянула руки, губы ее  дрожали  от  сдерживаемых
слез, глаза не отрывались от моего лица.
     - Хармиана, в нашей воле выбрать путь добра или зла, - ответил я, -  но
я уверен, что нашими судьбами управляет  иная,  высшая  Судьба,  она,  точно
ураган, принесшийся неведомо откуда, вдруг подхватывает  наши  утлые  ладьи,
и, как бы мы ни боролись с ветром, разбивает их  и  топит.  Я  прощаю  тебя,
Хармиана, как, надеюсь, когда-нибудь боги простят  меня,  и  этим  поцелуем,
первым и последним, скрепляю мир между тобой и мной. - И я  коснулся  губами
ее лба.
     Она молчала, только стояла неподвижно, и долго,  печально  смотрела  на
меня. Потом подняла кубок.
     - Царственный Гармахис, этот яд я пью за твое здоровье. Мне  надо  было
выпить его раньше, до того, как я увидела тебя!  Прощай  же,  фараон!  Когда
минуют сроки искупления, ты будешь править  высшими  мирами,  куда  мне  нет
пути, и скипетр в  твоих  руках  будет  скипетром  божества,  царский  жезл,
которого я тебя лишила, - пустая игрушка рядом с ним. Прощай, навек прощай!
     Она выпила яд, бросила кубок и осталась стоять, глядя широко  открытыми
глазами в пустоту, словно искала в ней Смерть. И  Смерть  пришла,  египтянка
Хармиана упала ничком на пол, бездыханная. А я остался один  средь  мертвых.
Потом я тихо приблизился к ложу Клеопатры, сел рядом с ней - никто ведь  нас
теперь не видел, - и положил ее голову к  себе  на  колени,  как  много  лет
назад  под  сенью  извечной  пирамиды,  в  ту  ночь,  когда   мы   совершили
святотатство. Я поцеловал ее ледяной лоб и покинул дом Смерти  -  отмщенный,
но раздавленный отчаяньем.
     - Эй, врач, - окликнул  меня  начальник  стражи,  когда  я  выходил  из
ворот, - что  происходит  в  мавзолее?  Я  слышал  крики,  не  умер  ли  там
кто-нибудь?
     - Там ничего не происходит, все уже произошло, - ответил я ему  и  ушел
прочь. Скоро в темноте я услышал голоса и быстрые шаги людей цезаря.
     Я побежал домой и у ворот увидел Атуа, она ждала меня. Атуа  тотчас  же
увлекла меня в дальнюю комнату в заперла засовы.
     - Ну что, все кончено? - спросила она, вглядываясь  в  меня  при  свете
светильника, лучи которого падали на ее иссохшее лицо  и  белые,  как  соль,
волосы. - Глупая, зачем мне спрашивать - я и так знаю, что кончено.
     - Да,  Атуа,  все  кончено,  мы  не  напрасно  трудились.  Все  умерли:
Клеопатра, Ирада, Хармиана, один лишь я остался жить.
     Старуха выпрямила свои согбенные плечи и воскликнула:
     - Ну вот, теперь позволь и мне отойти  с  миром,  ибо  исполнились  мои
желания: твои враги и враги Кемета мертвы. Ах-ха! Не  зря  я  жила  на  этом
свете больше срока, отпущенного людям! Я выполнила назначенное  мне  богами:
долго я собирала росу Смерти, и вот твои  враги  ее  наконец  выпили!  Упала
корона с этого  надменного  лба!  Повержена  в  прах  та,  что  столько  лет
бесславила Кемет! Ах, почему я не видела, как умирает эта распутница!
     - Довольно,  Атуа,  довольно!  Мертвые  принадлежат  царству   мертвых.
Осирис тотчас призывает их к себе, и вечное молчание  смыкает  их  уста.  Не
надо оскорблять великих после того, как они пали. Давай лучше поспешим,  нам
надо плыть в Абидос, ведь еще не все завершено.
     - Плыви, Гармахис, плыви, мой внук, я уже не буду сопровождать тебя.  Я
не могла позволить моей жизни оборваться лишь потому, что  жаждала  покарать
твоих врагов. Теперь я развяжу узел, который держит мою жизнь, и отпущу  мой
дух на свободу. Прощай, царевич, паломница закончила  свой  путь.  Гармахис,
мое дитя, я любила тебя всю жизнь, с колыбели, люблю с такой же нежностью  и
сейчас, но больше в этом мире я не смогу делить  с  тобой  твои  невзгоды  -
иссякли мои силы. Прими мой дух, Осирис! - Ее дрожащие  колени  подогнулись,
она медленно опустилась на пол.
     Я подбежал к ней, поднял на руки, стал  вглядываться  в  ее  лицо.  Она
была мертва, я остался один  на  этом  свете,  без  единого  друга,  который
поддержал бы меня.


     Я вышел из дому и пошел по улицам, никто меня не  остановил,  ибо  весь
город  был  в  смятении,  добрался  до  гавани,  где  меня   ждало   заранее
приготовленное судно, и покинул Александрию. На восьмой день я высадился  на
берег и  зашагал  пешком  мимо  возделанных  полей  туда,  где  должна  была
решиться моя судьба - к священным храмам  Абидоса.  Я  знал,  что  здесь,  в