легату встать.
     - Иди! - сказал он. - Иди  к  цезарю  и  благоденствуй!  Я  любил  тебя
когда-то. Почему же из всех бесчисленных предателей я  должен  убить  одного
тебя?
     Легат поднялся и горестно посмотрел на Антония.  Его  жег  стыд,  он  с
громким криком сорвал с себя панцирь, вонзил в грудь  меч  и  упал  мертвый.
Антоний стоял и глядел на него, но так и не произнес  ни  слова.  А  колонны
цезаря тем временем подступали все ближе, и едва они  взметнули  копья,  как
легионы Антония бросились бежать. Солдаты цезаря остановились,  провожая  их
издевательским хохотом; они не устремились  им  вдогонку,  никто  из  воинов
Антония не был убит.
     - Беги, мой повелитель, беги! -  вскричал  приближенный  Антония  Эрос,
который один из всего войска остался вместе со  мной  подле  него.  -  Беги,
иначе тебя схватят и поведут пленником к цезарю!
     У Антония вырвался тяжкий стон, он повернул коня и поскакал  к  городу.
Я за ним, и когда мы въезжали в Канопские  ворота,  где  собралась  огромная
толпа любопытных, Антоний сказал мне:
     - Теперь оставь  меня,  Олимпий;  езжай  к  царице  и  скажи:  "Антоний
приветствует Клеопатру, предавшую его! Желает здравствовать и  радоваться  и
прощается навек!"
     Я двинулся к мавзолею, Антоний же во весь опор помчался  во  дворец.  У
мавзолея я спешился и постучал в дверь, в окно выглянула Хармиана.
     - Впусти меня! - крикнул я, и она отперла засовы.
     - Какие новости, Гармахис? - шепотом спросила она.
     - Хармиана, конец близок, - ответил я. - Антоний бежал.
     - Слава богам! Я истомилась от ожидания.
     Клеопатра сидела на своем золотом ложе.
     - Скорее, говори! - приказала она.
     - Антоний бежал, его войска  бежали,  цезарь  подходит  к  Александрии.
Великий  Антоний  приветствует  Клеопатру  и   прощается   с   ней.   Желает
здравствовать и радоваться Клеопатре, предавшей его, и прощается навек.
     - Ложь! - крикнула она. - Я не предавала его! Олимпий, скачи к  Антонию
и  передай  ему:  "Клеопатра,  которая   никогда   не   предавала   Антония,
приветствует его и прощается навек. Клеопатра умерла".
     И я поехал исполнять ее повеление, ибо все шло как я  задумал.  Антония
я нашел в Алебастровом  Зале,  он  метался  по  нему,  как  тигр  в  клетке,
вскидывал руки к небу; с ним был один лишь Эрос,  ибо  все  остальные  слуги
покинули этого гибнущего властелина.
     - Мой благородный повелитель Антоний, - проговорил я, -  царица  Египта
прощается с тобой. Она рассталась с жизнью по своей воле.
     - Умерла? Царица умерла? - прошептал он. - Моей египтянки  больше  нет?
И это прекраснейшее в мире лицо и тело станут добычей червей?  О,  она  была
истинная женщина и царица! Мое сердце разрывается от любви к ней.  Неужто  в
ней больше силы духа, чем во мне, чья слава некогда гремела по всему  свету;
неужто я так низко пал, что женщина в своем царственном величии первой  ушла
туда, куда я страшусь за ней последовать? Эрос, ты с детства предан мне,  ты
помнишь, как я нашел тебя  в  пустыне,  где  ты  умирал  от  голода,  как  я
возвысил тебя, даровал богатства? Теперь спаси меня ты. Возьми  свой  меч  и
пресеки страдания Антония.
     - Нет,  повелитель,  не  могу!  -  воскликнул  грек.  -  Разве  у  меня
поднимется рука убить богоподобного Антония?
     - Ни слова, Эрос, в  этот  страшный  час  я  вверяю  мою  судьбу  тебе.
Повинуйся или уйди прочь, я останусь один.  Предатель,  я  не  желаю  больше
тебя видеть!
     Тогда Эрос выхватил свой меч, а Антоний упал перед  ним  на  колени  и,
сорвав панцирь, поднял глаза к небу.  Но  Эрос  крикнул:  "Нет,  не  могу!",
вонзил меч в собственное сердце и рухнул на пол мертвый.
     Антоний медленно встал на ноги, не отрывая от него глаз.
     - О Эрос, как благородно ты поступил,  -  тихо  произнес  он.  -  Какое
величие души, какой урок ты  преподал  мне!  -  Он  опустился  на  колени  и
поцеловал умершего.
     Потом вскочил, вырвал меч из сердца Эроса, вонзил себе  в  живот  и  со
стоном повалился на ложе.
     - О Олимпий, - воскликнул он, - мне больно, невыносимо  больно!  Положи
конец этой муке, Олимпий!
     Но я не мог его убить, меня переполняла жалость.
     И потому я осторожно извлек из  него  меч,  остановил  льющуюся  кровь,
прогнал любопытных, которые сгрудились у входа в  зал  смотреть,  как  будет
умирать Антоний, и велел им  бежать  в  мой  дом  возле  дворцовых  ворот  и
привести Атуа. Атуа тотчас  же  явилась  со  своими  травами  и  снадобьями,
возвращающими жизнь. Я дал их Антонию  и  послал  Атуа  к  Клеопатре,  пусть
поспешит на своих старых ногах к ней в мавзолей и расскажет об Антонии.
     Атуа пошла и спустя недолгое время вернулась и сказала нам, что  царица
еще жива и просит принести к ней Антония, он должен умереть в  ее  объятиях.
Вместе с Атуа пришел и Диомед. Когда Антоний  услышал  весть,  что  принесла
Атуа, силы вернулись к  нему  -  так  страстно  он  хотел  еще  раз  увидеть
Клеопатру. И вот я кликнул рабов - они выглядывали из-за  занавеса  и  из-за
колонн,  уж  очень  им  хотелось  посмотреть,  как  умирает   этот   великий
человек, - и мы бережно понесли Антония к мавзолею.
     Но Клеопатра боялась измены и больше не позволяла отпирать  дверь;  она
спустила из окна веревку,  и  мы  обвязали  Антония  под  мышками.  Рыдающая
горькими слезами Клеопатра, Хармиана и гречанка Ирада  изо  всех  сил  стали
тянуть веревку вверх, а мы поддерживали умирающего Антония снизу, и  вот  он
наконец поднялся в воздух, из зияющей раны капала кровь, он  хрипло  стонал.
Дважды он чуть не сорвался на землю. Но Клеопатра удержала его,  ибо  любовь
и отчаяние  удесятерили  ее  силы,  вот  он  наконец  возле  окна,  вот  она
втаскивает его внутрь; все, кто  смотрел  на  это  душераздирающее  зрелище,
давились слезами и били себя в грудь - все, кроме Хармианы и меня.
     Когда Антоний был уже внутри, Хармиана снова спустила веревку  и  стала
держать, а я поднялся по ней и втянул ее за собой. Антоний лежал на  золотом
ложе Клеопатры, а она, вся в слезах, с обнаженной грудью,  с  разметавшимися
в диком беспорядке  волосами,  стояла  возле  него  на  коленях  и  страстно
целовала, отрываясь на миг, чтобы  вытереть  текущую  из  раны  кровь  своим
одеянием или волосами. Мне стыдно, и все же я признаюсь:  когда  я  стоял  и
глядел на нее, во мне проснулась прежняя любовь к ней, мое  сердце  чуть  не
разорвалось от ревности, ибо я был властен убить и его, и ее, но не  в  моей
власти было убить их любовь.
     - О мой Антоний! Мой возлюбленный, мой муж, мой  бог!  -  задыхаясь  от
рыданий, шептала она. - Как ты жесток, ты не пожалел меня  и  решил  умереть
один, оставить меня в моем позоре! Но  я  тотчас  же  последую  за  тобой  в