сторону цезаря, а вместе с военачальниками и их солдаты. Но это еще не  все:
твои союзники - царь Мавритании Бокх, правитель  Киликии  Таркондимот,  царь
Коммагены Митридат, правитель Фракии Адалл, правитель Пафлагонии  Филадельф,
правитель Каппадокии Архелай, иудейский царь Ирод, правитель Галатии  Аминт,
правитель Понта Полемон и правитель Аравии Мальх -  все  до  единого  бежали
либо приказали своим  военачальникам  вернуться  с  войсками  домой,  и  уже
сейчас их послы пытаются снискать расположение сурового цезаря.
     - Ну что, ворона в  павлиньих  перьях,  ты  кончила  каркать  или  твой
зловещий голос будет еще долго меня терзать? - спросил раздавленный  вестями
Антоний и отнял от посеревшего  лица  дрожащие  руки.  -  Ну  продолжай  же,
скажи,  что  прекраснейшая  в  мире  женщина,  царица  Египта,  умерла;  что
Октавиан высадился у Канопских ворот; что мертвый Цицерон и с ним  все  духи
Аида кричат о гибели Антония!  Да,  собери  все  беды,  что  могут  поразить
великих, которым некогда принадлежал мир, и обрушь их на седую голову  того,
кого ты,  в  своей  лицемерной  учтивости,  по-прежнему  изволишь  именовать
"благородным Антонием!"
     - Я все сказала, о господин мой, больше ничего не будет.
     - Да, ты права, не будет  ничего!  Это  конец,  конец  всему,  осталось
сделать лишь последнее движение! - И он, схватив  с  ложа  свой  меч,  хотел
вонзить его себе в сердце, но я быстрее молнии метнулся к нему и  перехватил
руку. В мои расчеты не входило, чтобы он  скончался  сейчас,  ибо  умри  он,
Клеопатра тотчас же заключила бы мир с цезарем, а цезарь  хотел  не  столько
покорить Египет, сколько убить Антония.
     - Антоний, ты обезумел, неужто ты стал трусом? - вскричала Хармиана.  -
Ты хочешь бежать от своих бед в смерть и возложить  все  бремя  горестей  на
плечи любящей тебя женщины - пусть она одна несет за все расплату?
     - А почему нет, Хармиана, почему бы нет?  Ей  не  придется  долго  быть
одной. Цезарь разделит ее одиночество.  Октавиан  хоть  и  суров,  но  любит
красивых женщин, а Клеопатра все  еще  прекрасна.  Ну  что  ж,  Олимпий,  ты
удержал мою руку и не позволил умереть, дай же мне в своей великой  мудрости
совет.  Значит,  ты  считаешь,  что  я,  триумвир,  дважды  занимавший  пост
консула, бывший властелин всех царств Востока, должен сдаться цезарю и  идти
пленником во время его триумфального шествия по  улицам  Рима,  того  самого
Рима, который столько раз восторженно рукоплескал мне, триумфатору?
     - Нет, мой благородный повелитель, - ответил я. - Если ты  сдашься,  ты
обречен. Вчера всю ночь я наблюдал звезды, пытаясь прочесть твою  судьбу,  и
вот что я увидел: когда твоя звезда приблизилась к звезде  цезаря,  свет  ее
начал бледнеть и наконец совсем померк, но лишь только она вышла из  области
сияния цезаревой, она стала разгораться все  ярче,  все  лучистей  и  вскоре
сравнялась с ней по величине. Поверь, не все потеряно,  и  пока  сохраняется
хоть крошечная часть, можно вернуть целое. Можно собрать войска  и  удержать
Египет. Цезарь пока бездействует;  его  войска  не  приближаются  к  воротам
Александрии, и, может быть, с  ним  удастся  договориться.  Лихорадка  твоих
мыслей передалась твоему телу; ты болен и не способен сейчас судить  здраво.
Вот, смотри, я привез снадобье, которые тебя излечит, ведь я  весьма  сведущ
в искусстве врачевания. - И я протянул ему фиал.
     - Ты сказал - снадобье?! - закричал он. - Это не снадобье, а яд, а  сам
ты - убийца, тебя подослала коварная  Клеопатра,  она  хочет  избавиться  от
меня, ведь  я  ей  теперь  не  нужен.  Голова  Антония  в  обмен  на  мир  с
Октавианом - она пошлет ее цезарю, она, из-за которой я потерял  все!  Давай
твое снадобье. Пусть это эликсир смерти, - клянусь Вакхом, я  выпью  его  до
последней капли!
     - Нет, благородный Антоний, это не яд, а  я  не  убийца.  Я  сам  выпью
глоток, если желаешь, смотри. - И  я  пригубил  снадобье,  которое  обладает
способностью вливать силы в кровь людей.
     - Давай же, врач. Тем,  кто  дошел  до  последней  черты  отчаяния,  не
страшно ничего. Пью!.. Боги, что это? Ты дал  мне  чудодейственный  напиток!
Все мои беды рассеялись, словно налетел южный ветер и  унес  грозовые  тучи;
сердце ожило, точно пустыня весной, в нем  расцвела  надежда!  Я  -  прежний
Антоний, я снова вижу, как сверкают на солнце копья моих легионов,  я  слышу
подобный грому рев - это войска, мои  войска  приветствуют  Антония,  своего
любимого полководца, который едет в сверкающих доспехах  вдоль  нескончаемых
шеренг! Нет, нет, не все потеряно! Судьба переменится! Я еще  увижу,  как  с
сурового лба цезаря - того самого  цезаря,  который  никогда  не  ошибается,
разве что ему выгодно  совершить  ошибку,  -  будет  сорван  лавровый  венок
победителя и как этот лоб навеки увенчается позором!
     - Ты прав! - вскричала Хармиана. - Конечно, судьба переменится,  но  ты
должен вести себя как подобает мужчине! О господин мой, вернись со  мною  во
дворец, вернись в объятья любящей тебя Клеопатры! По всем  ночам  она  лежит
без сна на своем золотом ложе, и темнота покоя, рыдая, зовет вместе  с  ней:
"Антоний!", а Антоний отгородился от мира своим горем, забыл и свой долг,  и
свою любовь!
     - Я еду, еду! Как мог я усомниться в  ней?  Позор  мне!  Раб,  принесли
воды  и  пурпурное  одеянье  -  в  таком  виде  я  не  могу  предстать  пред
Клеопатрой. Сейчас я вымоюсь, переоденусь - и к ней, к ней!


     Вот  так  мы  убедили  Антония  вернуться  к  Клеопатре,  чтобы  вернее
погубить обоих.
     Все трое прошли мы через Алебастровый Зал в покои  Клеопатры,  где  она
лежала на золотом ложе в облаке своих волос и нескончаемо лила слезы.
     - Моя египтянка! - воскликнул он. - Я у твоих ног, взгляни!
     Она соскочила с ложа.
     - Неужели это ты, любимый мой? - залепетала она. - Ну  вот,  опять  все
хорошо. Иди ко мне, забудь свои тревоги в моих объятьях, обрати мое  горе  в
радость. О мой Антоний, пока мы  любим  друг  друга,  нет  никого  на  свете
счастливее нас!
     И она упала ему на грудь и страстно поцеловала.
     В тот же день ко мне пришла Хармиана и  попросила  приготовить  сильный
смертельный ад.  Я  сначала  отказался,  испугавшись,  что  Клеопатра  хочет
отравить им Антония, а  время  для  этого  еще  не  наступило.  Но  Хармиана
объяснила, что мои опасения напрасны, и рассказала, для какой цели  этот  ад
предназначен. Поэтому я призвал Атуа, столь  сведущую  в  свойствах  трав  и
растений, и несколько часов мы с ней трудились, готовя  смертоносное  зелье.
Когда оно было  готово,  снова  пришла  Хармиана  с  венком  из  только  что
срезанных роз и попросила меня погрузить венок в зелье.
     Я сделал, как она велела.
     В тот  вечер  на  пиру,  который  устроила  Клеопатра,  я  сидел  возле
Антония, а Антоний сидел рядом с  ней,  и  на  голове  его  был  отравленный
венок. Пир был роскошный, вино лилось рекой,  и  наконец  Антоний  и  царица