пророчества сбывались.


     Один долгий год сменялся другим, еще более долгим, и вот  я,  отшельник
Олимпий, живущий вдали от людей  в  гробнице,  питающийся  хлебом  и  водой,
снова возвеличился в Кемете  благодаря  великой  мудрости,  которой  осенили
меня  боги-мстители.  Чем  искренней  я  презирал  потребности  плоти,   чем
вдохновенней обращал  свой  взор  к  небу,  тем  большую  глубину  и  власть
обретала моя мудрость.
     И вот прошло целых восемь лет. Началась и кончилась война с  парфянами,
по улицам Александрии провели во время триумфального шествия  пленного  царя
Большой  Армении  Артавасда.  Клеопатра  побывала  на  Самосе  и  в  Афинах;
повинуясь ей, Антоний выгнал из своего  дома  в  Риме  благородную  Октавию,
точно опостылевшую наложницу. Он совершил столько противных здравому  смыслу
поступков, что добром это уже не  могло  кончиться.  Да  и  удивительно  ли:
властелин мира потерял последние крохи великого  дара  богов  -  разума,  он
растворился в Клеопатре, как некогда растворялся в ней я.  И  кончилось  все
тем, что Октавиан, как и следовало ожидать, объявил ему войну.
     Однажды днем я спал в камере слепых  арфистов,  в  той  самой  гробнице
фараона Рамсеса близ Тапе, где я по-прежнему жил, и мне во  сне  явился  мой
старый отец Аменемхет, он встал у моего ложа, опираясь на посох, и повелел:
     - Смотри внимательно, мой сын.
     Я стал всматриваться глазами моего духа и увидел море, скалистый  берег
и два флота, сражающиеся друг с другом. На судах  одного  флота  развевались
штандарты Октавиана, на судах другого - штандарты Клеопатры и Антония.  Суда
Антония и Клеопатры теснили флот цезаря, он отступал, и победа клонилась  на
сторону Антония.
     Я еще пристальней вгляделся  в  открывшуюся  моим  глазам  картину.  На
золотой палубе галеры сидела Клеопатра  и  в  волнении  наблюдала  за  ходом
сражения. Я  устремил  к  ней  свой  дух,  и  она  услышала  голос  мертвого
Гармахиса, который оглушил ее:
     - Беги, Клеопатра, беги, иль ты погибнешь!
     Она с безумным видом оглянулась и снова услышала, как мой  дух  кричит:
"Беги!" Ее охватил необоримый страх. Она приказала морякам поднять паруса  и
дать сигнал всем своим кораблям плыть прочь. Моряки  с  изумлением,  но  без
особой неохоты повиновались, и галера поспешно устремилась с поля боя.
     Воздух  задрожал  от  оглушительного  крика,  который  сорвался  с  уст
матросов Антония и Октавиана:
     - Клеопатра бежит! Смотрите: Клеопатра бежит!
     И я увидел, что флот Антония разбит, что море стало багровым от  крови,
и вышел из своего транса.
     Миновало несколько дней, и снова мне во  сне  явился  мой  отец  и  так
сказал:
     - Восстань, мой сын! Час возмездия близок!  Ты  не  напрасно  трудился,
молитвы твои услышаны. Боги пожелали, чтобы сердце Клеопатры  сковал  страх,
когда она сидела на палубе своей галеры во время битвы при мысе  Акциум,  ей
послышался твой голос, который  кричал:  "Беги  иль  ты  погибнешь",  и  она
бежала со всеми своими судами. Антоний потерпел жестокое поражение на  море.
Ступай к ней и выполни то, что повелят тебе боги.
     Утром я проснулся, раздумывая над ночным видением, и двинулся к  выходу
из гробницы; там я увидел,  что  по  ущелью  ко  мне  приближаются  посланцы
Клеопатры и с ними стражник-римлянин.
     - Зачем вы тревожите меня? - сурово спросил я.
     - Мы принесли тебе послание от царицы и от великого Антония, -  ответил
главный из них, низко склоняясь передо мной, ибо  я  внушал  всем  людям  до
единого неодолимый страх. - Царица повелевает тебе  явиться  в  Александрию.
Много раз  она  обращалась  к  тебе  с  такой  просьбой,  но  ты  ей  всегда
отказывал; сейчас она приказывает тебе  плыть  в  Александрию,  и  плыть  не
медля, ибо нуждается в твоем совете.
     - А если я скажу "нет", то что ты сделаешь, солдат?
     - Я подневольный человек, о мудрый и ученейший Олимпий: мне дан  приказ
доставить тебя силой.
     Я громко рассмеялся.
     - Ты говоришь - силой, глупец? Ко мне нельзя пытаться  применить  силу,
иначе ты умрешь на месте. Знай, что я не только исцеляю, но и убиваю!
     - Молю тебя, прости мою дерзость, - ответил он, сжавшись и  побелев.  -
Я повторил лишь то, что мне было приказано.
     - Да, да, я знаю. Не бойся, я поеду в Александрию.
     И в тот же день я туда отправился вместе с моей старенькой Атуа.  Исчез
я так же тайно, как явился, и больше никогда уж не  возвращался  в  гробницу
божественного Рамсеса. Я взял с собою все богатства моего  отца  Аменемхета,
ибо не желал, чтобы меня приняли  в  Александрии  за  нищего  попрошайку,  -
пусть все видят, что я богат и знатен. По  дороге  я  узнал,  что  во  время
сражения при Акциуме Антоний действительно  бежал  вслед  за  Клеопатрой,  и
понял: развязка приближается. Все это и многое другое  я  провидел  во  тьме
фараоновой гробницы близ Тапе и силой своего духа воплотил.


     И вот я наконец приплыл в  Александрию  и  поселился  в  доме  напротив
дворцовых ворот, который велел снять и приготовить к моему прибытию.
     И в первый же  вечер,  поздно,  ко  мне  пришла  Хармиана  -  Хармиана,
которую я не видел девять долгих лет.


                                 Глава IV,
             повествующая о встрече Хармианы с мудрым Олимпием;
               об их беседе; о встрече Олимпия с Клеопатрой;
                 и о поручении, которое дала ему Клеопатра

     Одетый в свое темное простое платье, сидел я в кое для приема гостей  в
доме, который был должным образом  обставлен  и  убран.  Я  сидел  в  резном
кресле  с  ножками  в  виде  львиных  лап  и   глядел   на   раскачивающиеся
светильники, в которые было добавлено благовонное  масло,  на  драпировочные
ткани с вытканными сценами и рисунками, на драгоценные  сирийские  ковры,  и
среди всей этой роскоши вспоминал усыпальницу  слепых  арфистов  близ  Тапе,
где прожил девять долгих лет во мраке и одиночестве, готовясь к этому  часу.
Возле двери на ковре свернулась калачиком моя  старая  Атуа.  Волосы  у  нее
побелели, как соль Мертвого моря, сморщенное лицо  стало  пергаментным,  она
была  уже  древняя  старуха,  и  эта  древняя  старуха  всю  жизнь  преданно
заботилась обо мне, когда все остальные отринули меня,  и  в  своей  великой