которое посеял ты и те, кто искушал тебя!
     - Увы! Я погиб! - воскликнул я.
     - Да, ты погиб; но тебе  будет  дано  утешение:  ты  погубишь  ту,  что
погубила тебя, - так суждено во имя справедливости, которую творю  я.  Когда
тебе будет явлено знамение, брось все,  иди  к  Клеопатре  и  сверши  месть,
повинуясь моим повелениям, которые ты прочтешь в своем сердце.  А  теперь  о
тебе, Гармахис: ты отринул меня, и потому мы  не  встретимся  с  тобою,  как
тогда, в Аменти, пока  в  круговороте  Времени  с  этой  земли  не  исчезнет
последний росток посеянного  тобой  зла!  Но  всю  эту  нескончаемую  череду
тысячелетий помни: любовь божественная вечна, она  не  умирает,  хотя  порою
улетает в недосягаемые дали. Искупи свое преступление, мой сын, искупи  зло,
пока еще не поздно, чтобы  в  скрытом  мглой  конце  Времен  я  снова  могла
принять тебя в свое сияние. И  я,  Гармахис,  тебе  обещаю:  пусть  даже  ты
никогда меня не будешь видеть,  пусть  имя,  под  которым  ты  меня  знаешь,
станет пустым звуком, неразгаданной тайной для  тех,  кто  придет  на  землю
после тебя, - и все же я, живущая вечно, я,  наблюдавшая,  как  зарождаются,
цветут и под испепеляющим дыханием Времени рушатся  миры,  чтобы  возникнуть
снова и пройти начертанный им путь, - я пребуду всегда с тобой.  Где  бы  ты
ни был, в каком бы облике ни возродился, - я буду охранять  тебя!  На  самой
далекой звезде, в глубочайших безднах Аменти - в жизни и в смерти,  в  снах,
наяву, в воспоминаниях, в  забвении  всего  и  вся,  в  странствиях  души  в
потусторонней жизни, во всех перевоплощениях  твоего  духа,  -  я  неизменно
буду с тобой, если ты искупишь содеянное зло и больше не  забудешь  меня;  я
буду ждать часа твоего очищения. Такова природа Божественной Любви,  которая
изливается на тех, кто причастился ее святости и  связан  с  ней  священными
узами. Суди же сам, Гармахис: стоило  ли  отвергать  нетленную  любовь  ради
прихоти смертной женщины?  И  пока  ты  не  исполнишь  все,  о  чем  я  тебе
говорила,  не  произноси  больше  Великого  и  Страшного  Заклятья,  я  тебе
запрещаю! А теперь, Гармахис, прощай до встречи в иной жизни!
     Последний звук нежного голоса умолк, огненный змей спрятался  в  сердце
облачка. Облачко выплыло из лунного серпа и растворилось  в  темноте.  Месяц
стал бледнеть и наконец погас.  Богиня  удалялась,  снова  донеслось  тихое,
наводящее ужас бряцанье систра, потом и оно смолкло.
     Я закрыл лицо полой плаща, и хотя рядом со  мной  лежал  холодный  труп
отца - отца, который умер, проклиная меня,  я  почувствовал,  как  в  сердце
возвращается надежда, я знал, что я не  вовсе  погиб  и  не  отвергнут  той,
которую я предал и которую по-прежнему  люблю.  Усталость  сломила  меня,  я
сдался сну.
     Когда я проснулся, сквозь  отверстие  в  крыше  пробивался  серый  свет
зари. Зловеще глядели на меня со стен окутанные тенями  скульптуры,  зловеще
было мертвое лицо седобородого старца - моего отца, воссиявшего  в  Осирисе.
Я содрогнулся, вспомнив все, что произошло, потом мелькнула мысль -  что  же
мне теперь делать, но отстраненно, словно я думал не  о  себе,  а  о  ком-то
другом. Я стал подниматься и тут услышал в галерее  с  именами  фараонов  на
стенах чьи-то тихие шаркающие шаги.
     - Ах-ха-ха-ах! - бормотал голос, который я  сразу  узнал,  -  это  была
старая Атуа. - Темно, будто я в  жилище  смерти!  Великие  служители  богов,
которые построили этот храм, не любили  источник  жизни  -  солнце,  хоть  и
поклонялись ему. Где же занавес?
     Наконец Атуа его подняла и вошла в покой отца с посохом в одной руке  и
с корзиной в другой. На ее лице стало еще больше морщин,  в  редких  волосах
почти не было темных  прядей,  но  в  остальном  она  почти  не  изменилась.
Старуха остановилась у занавеса и стала вглядываться в сумрак  покоя  своими
зоркими глазами, потому что заря еще не осветила комнату отца.
     - Где же он? - спросила она. - Неужто ушел ночью бродить, слепой, -  да
не допустит этого Осирис, славится его имя вечно! Горе мне, горе!  И  почему
я не зашла к нему вечером? Горе всем  нам,  великое  горе!  До  чего  же  мы
дожили: верховный жрец  великого  и  священного  храма,  по  праву  рождения
правитель Абидоса, остался в своей немощи один,  и  только  ветхая  старуха,
которая сама стоит одной ногой в  могиле,  ухаживает  за  ним!  О  Гармахис,
бедный мой, несчастный мальчик, это ты навлек на нас такое  горе!..  Великие
боги, что это? Неужто он  спит  на  полу?  Нет,  нет...  он  умер?  Царевич!
Божественный отец! Аменемхет! Проснись,  восстань!  -  И  она  заковыляла  к
трупу. - Что с тобой? Клянусь  Осирисом,  который  спит  в  своей  священной
могиле в Абидосе,  ты  умер?  Умер  один,  никого  не  было  рядом  с  тобой
поддержать в эту священную минуту, сказать слова утешения!  Ты  умер,  умер,
умер! -  И  ее  горестный  вопль  полетел  к  потолку,  отскакивая  эхом  от
украшенных статуями стен.
     Тише, перестань кричать! - сказал я, выходя из темноты на свет.
     - Ай, кто ты такой?! - крикнула  она  и  выронила  из  рук  корзину.  -
Злодей, это  ты  убил  нашего  владыку  праведности,  единственного  владыку
праведности во всем Египте? Да падет на тебя извечное  проклятье,  ибо  хотя
боги отвернулись от  нас  в  час  горького  испытания,  но  они  не  оставят
преступления безнаказанным и тяжко покарают того, кто убил их помазанника!
     - Посмотри на меня, Атуа, - сказал я.
     - А разве я не смотрю? Смотрю и вижу злодея, бродягу, который  совершил
это великое зло! Гармахис оказался предателем  и  сгинул  где-то  в  дальних
странах, а ты убил  его  божественного  отца  Аменемхета,  и  вот  теперь  я
осталась одна на всем белом свете, у меня нет  никого,  ни  единой  души.  Я
отдала убийцам моего  родного  внука,  пожертвовала  дочерью  и  зятем  ради
предателя Гармахиса! Ну что ж, убей и меня, злодей!
     Я шагнул к ней,  а  она,  решив,  что  я  хочу  ее  зарезать,  в  ужасе
закричала:
     - Нет, нет, мой господин,  пощади  меня!  Мне  восемьдесят  шесть  лет,
клянусь извечными богами, -  когда  начнется  разлив  Нила,  мне  исполнится
восемьдесят шесть лет, и все же я не хочу умирать, хотя  Осирис  милостив  к
тем, кто верно служил им всю жизнь! Не подходи  ко  мне,  не  подходи...  На
помощь! Помогите!
     - Замолчи, глупая! - приказал я. - Неужто ты меня не узнаешь?
     - А  почему  же  я  должна  тебя  узнать?   Разве   мне   знакомы   все
бродяги-моряки, которым Себек позволяет добывать средства на жизнь, грабя  и
убивая, пока они не  попадут  во  власть  Сета?  А  впрочем,  погоди...  как
странно... лицо так изменилось... и этот шрам... и  ты  хромаешь...  О,  это
ты, Гармахис! Это ты, любимый мой, родной  мой  мальчик!  Ты  вернулся,  мои
старые глаза тебя видят, до какого счастья я  дожила!  Я  думала,  ты  умер!
Позволь же мне обнять тебя! Ах, я забыла: Гармахис  -  предатель  и  убийца!
Вот лежит передо  мной  божественный  Аменемхет,  принявший  смерть  от  рук
отступника  Гармахиса!  Ступай  прочь!  Я  не  желаю  видеть  предателей   и
отцеубийц! Ступай к своей распутнице! Ты не тот,  кого  я  с  такой  любовью
нянчила и растила!