воображения, ибо  твоей  нежной  душе  невыносимо  зрелище  кровавой  бойни,
невыносимо было слышать крики умирающих; что же до благородного Антония,  то
он всегда устремляется за тобой, куда бы ты ни последовала.
     Когда я начал  говорить,  Клеопатра  побледнела  и  задрожала,  она  не
спускала с меня глаз, пытаясь понять, что означают мои слова.  Я  успокаивал
ее, но сам-то знал, что она бежала, повинуясь  воле  богов,  избравших  меня
своим мстителем.
     - Ученый Олимпий, мой повелитель Антоний болен и вне себя  от  горя,  -
сказала она, не отвечая на  мое  объяснение.  -  Точно  жалкий  беглый  раб,
прячется он в  этой  башне  на  острове  среди  моря  и  никого  к  себе  не
допускает, даже меня, перенесшую из-за него столько мук. И вот что я  желаю,
чтобы ты исполнил. Завтра, как только начнет светать, ты  и  моя  придворная
дама Хармиана сядете в лодку,  подплывете  к  острову  и  попросите  стражей
впустить  вас  в  башню,  объявив,  что  привезли  вести  от  военачальников
Антония. Он прикажет отворить  вам  дверь,  и  тогда  ты,  Хармиана,  должна
будешь сообщить ему горестные вести, что привез Канидий, ибо самого  Канидия
я не решаюсь к нему  послать.  И  когда  взрыв  горя  утихнет,  прошу  тебя,
Олимпий, исцели его измученное тело своими знаменитыми снадобьями, а душу  -
словами утешения и привези его ко мне, ведь все еще  можно  исправить.  Если
тебе это удастся, я дарую тебе столько богатств, что и  не  счесть,  ведь  я
еще царица и могу щедро оплатить услуги тех, кто выполняет мою волю.
     - Не тревожься, о царица,  -  ответил  я,  -  я  выполню  все,  что  ты
желаешь, и не возьму награды, ибо  пришел,  чтобы  служить  тебе  до  самого
конца.
     Я отдал ей поклон и вышел, а дома попросил Атуа приготовить нужное  мне
снадобье.


                                  Глава V,
                            повествующая о том,
             как Антоний был привезен из Тимониума к Клеопатре;
               о пире Клеопатры; и о том, какой смертью умер
                        управитель Клеопатры Евдосий

     Еще не рассвело, а Харамиана уже опять  пришла  ко  мне,  и  мы  с  ней
спустились к тайной дворцовой пристани. Там мы сели  в  лодку  и  поплыли  к
скалистому острову, на котором  возвышается  Тимониум  -  небольшая  круглая
башня с куполом, хорошо укрепленная. Мы высадились  на  острове,  подошли  к
двери башни и постучали, но никто не отозвался,  и  мы  постучали  еще  раз,
после чего в двери открылось забранное  решеткой  оконце,  в  него  выглянул
старый евнух и грубо спросил, что нам здесь надо.
     - Нам нужен благородный Антоний, - ответила Хармиана.
     - А вы ему не нужны, ибо мой хозяин,  благородный  Антоний,  не  желает
видеть никого - ни мужчин, ни женщин.
     - Но нас он допустит к себе, мы привезли ему важный новости.  Ступай  к
своему хозяину и доложи,  что  здесь  госпожа  Хармиана  с  вестями  от  его
военачальников.
     Евнух ушел, но скоро вернулся.
     - Мой господин Антоний желает знать, дурные это вести или  добрые,  ибо
с дурными он вас к себе не пустит, слишком их много было за  последние  дни,
с него довольно.
     - Одним словом не скажешь - наши  вести  и  добрые,  и  дурные.  Отопри
дверь, раб, я сама буду говорить с твоим хозяином! -  И  Хармиана  просунула
через прутья решетки тяжелый кошелек с золотом.
     - Что же с вами делать, - проворчал он, беря кошелек, - времена  сейчас
тяжелые, а грядут и того тяжелее; чем кормиться шакалу,  когда  льва  убьют?
Добрые вести или дурные - мне  все  равно,  лишь  бы  вам  удалось  выманить
благородного Антония из этой  обители  стенаний.  Ну  вот,  я  отпер  дверь,
ступайте по этому коридору в столовую.
     Мы вошли и оказались  в  узком  коридоре,  евнух  принялся  возиться  с
запорами и задвижками, а мы  двинулись  вперед  и  наконец  оказались  перед
занавесом. Подняли его и вступили в сводчатое помещение,  тускло  освещенное
через оконца в потолке. В дальнем углу этой пустой комнаты  лежали  друг  на
друге несколько ковров, и на этом ложе  сидел,  скорчившись,  мужчина,  лицо
его было скрыто складками тоги.
     - Благороднейший Антоний, - произнесла Хармиана, приближаясь к нему,  -
открой свое лицо и выслушай меня, ибо я принесла тебе вести.
     Он  поднял  голову.  Его  лицо  было  искажено  страданьем;  поседевшие
взлохмаченные  волосы  падали  на  глаза,  из   которых   глядела   пустота,
подбородок оброс седой колючей щетиной. Одежда мятая, грязная,  вид  жалкий,
точно у нищего возле храмовых ворот. Вот до  чего  довела  любовь  Клеопатры
блистательного,  прославленного  Антония,  которому   некогда   принадлежала
половина мира!
     - Зачем ты тревожишь меня? - спросил он.  -  Я  хочу  умереть  здесь  в
одиночестве.  Кто  этот  человек,  пришедший   посмотреть   на   сломленного
опозоренного Антония?
     - Благородный  Антоний,   это   Олимпий,   знаменитый   врач,   великий
прорицатель  судеб,  о  котором  ты  много  слышал  и  которого   Клеопатра,
неустанно пекущаяся о твоем благе,  хоть  ты  и  безразличен  к  ее  скорби,
прислала, чтобы он помог тебе.
     - И что же, этот твой врач может исцелить  горе,  постигшее  меня?  Его
снадобья вернут мне мои галеры, честь, спокойствие души? Прочь с моих  глаз,
я не желаю видеть никаких врачей! Что ты  за  вести  привезла  мне?  Ну  же,
скорее! Может быть. Канидий разбил цезаря? Скажи, что это так,  и  я  подарю
тебе царство, клянусь!  А  если  к  тому  же  погиб  Октавиан,  ты  получишь
двадцать тысяч систерций в придачу. Говори же...  нет,  молчи!  За  всю  мою
жизнь я ничего так не боялся, как  слова,  которое  ты  сейчас  произнесешь.
Что, колесо Фортуны повернулось и Канидий победил? Ведь верно? Ну,  не  томи
же меня, это нестерпимо!
     - О благородный Антоний, - начала она, - обрати свое  сердце  в  сталь,
дабы выслушать вести, которые я привезла! Канидий в Александрии.  Он  прибыл
издалека и не медлил в пути,  и  вот  что  сообщил  нам.  Семь  долгих  дней
дожидались легионы, когда прибудет к ним Антоний и,  как  в  былые  времена,
поведет в победоносный бой, и никто из твоих солдат даже  слушать  не  хотел
посланников цезаря, которые сманивали их на свою сторону. Но Антония все  не
было. И тогда  поползли  слухи,  что  Антоний  бежал  на  Тенар,  следуя  за
Клеопатрой. Первого, кто принес в  лагерь  это  известие,  легионеры,  пылая
негодованием, избили до смерти. Но  слух  упорно  распространялся,  и  скоро
твои люди перестали  сомневаться,  что  тот  несчастный  говорил  правду;  и
тогда, Антоний, центурионы и легаты  стали  один  за  другим  переходить  на