слова. Ибо он не сообразуется с биологическим естеством человека. И
получается, что множество добрых дел, совершаемых человеком в условиях
расширенного порядка, совершается им вовсе не потому, что он добр от природы.
Вместе с тем нелепо было бы умалять ценность цивилизации из-за ее
"искусственного" характера. Она искусственна только в том смысле, в каком
искусственны многие наши ценности, наш язык, наше искусство и сам наш разум:
они не заложены генетически в наших биологических структурах. В другом,
однако, смысле расширенный порядок носит вполне естественный характер, ибо,
подобно сходным биологическим феноменам, он естественно развивался в процессе
естественного отбора (см. приложение А).
Тем не менее, верно, что в основном ни наша повседневная жизнь, ни большинство
наших профессиональных занятий не способствуют удовлетворению глубинного
"альтруистического" желания приносить ощутимую пользу ближнему. Скорее,
общепринятые практики нередко заставляют нас воздерживаться от того, к чему
побуждают инстинкты. В конфликте не столько эмоции и разум (как это часто
предполагают), Сколько врожденные инстинкт и усвоенные в ходе обучения правила
поведения. И все же -- мы увидим это -- следование усвоенным правилам
обыкновенно приносит сообществу в целом больше пользы, чем большинство сугубо
"альтруистических" поступков, которые могли бы быть предприняты отдельным
индивидом.
Одним из красноречивых свидетельств того, сколь превратно понимается присущий
рынку принцип упорядочения, служит расхожее мнение, что "сотрудничество
(кооперация) лучше конкуренции". Сотрудничество, как и солидарность,
предполагает большую степень согласия как по поводу целей, так и по поводу
средств их достижения. Оно имеет смысл в малой группе, члены которой обладают
сходными привычками, знаниями и представлениями о своих возможностях. Оно едва
ли имеет какой-либо смысл, когда проблема заключается в приспособлении к
незнакомым обстоятельствам. Однако в основе координации усилий в рамках
расширенного порядка лежит именно приспособление к неизвестному. Конкуренция
представляет собой процедуру открытия, узнавания нового -- процедуру, присущую
эволюции во всех ее формах, заставляющую человека помимо собственной воли
вписываться в новые ситуации. И именно за счет возрастающей конкуренции, а не
за счет солидарности повышается постепенно наша эффективность.
Чтобы конкуренция приносила благоприятные результаты, ее участники должны
соблюдать определенные правила поведения, а не прибегать к физической силе.
Только общие правила поведения могут придать единство расширенному порядку.
(Совместные цели могут выполнять эту задачу лишь в периоды временных
чрезвычайных обстоятельств, создающих общую угрозу для всех. "Моральный
эквивалент войны", предлагаемый для пробуждения солидарности, -- не более чем
рецидив менее зрелых принципов координации). В условиях спонтанного порядка
незачем знать ни обо всех преследуемых целях, ни обо всех используемых
средствах, чтобы учитывать их в своем поведении. В этом нет нужды, поскольку
такой порядок формируется сам по себе. И если правила, создающие порядок,
становятся все более совершенными, так это не потому, что люди начинают лучше
понимать свою задачу, а потому, что процветания достигают те группы, которым
удается изменять правила поведения так, чтобы способность к адаптации у них
возрастала. Характер этой эволюции не прямолинеен, он складывался в процессе
постоянных проб и ошибок, непрерывного "экспериментирования" в сферах, где
происходило "соперничество" между порядками разного типа. Разумеется, никакого
специального намерения ставить эксперименты здесь не было -- и все же
изменения правил поведения, вносимые исторической случайностью, действующей
аналогично генетическим мутациям, оказывались неким подобием
экспериментирования.
Эволюция правил поведения проходила отнюдь не гладко, поскольку силы,
призванные охранять их, обычно противодействовали, а не способствовали
изменениям, вступавшим в противоречие с устоявшимися взглядами на то, что
считать правильным или справедливым. Случалось и так, что принудительное
распространение новых, недавно пробивших себе дорогу и ставших общепринятыми
правил блокировало переход на следующую ступень эволюции или сдерживало
дальнейшее расширение координации индивидуальных усилий. Органы принуждения
редко поощряли подобное расширение координации усилий, хотя время от времени
они брались за насаждение морали, которая уже завоевала признание в правящей
группе.
Все это подтверждает, что чувства, восстающие против ограничений, налагаемых
цивилизацией, анахроничны и приспособлены к размерам и условиям жизни групп
далекого прошлого. Более того, если цивилизация сложилась в результате
постепенных непреднамеренных изменений морали, тогда, как ни противоречит это
нашим хотениям, мы должны навсегда оставить надежду на создание какой бы то ни
было имеющей универсальную значимость системы этики. Но и заключать, строго
исходя из этих эволюционных предпосылок, что любое установившееся правило
непременно и всегда благоприятствует выживанию и росту популяций, следующих
ему, было бы неправильно. Нам еще предстоит показать с помощью экономического
анализа (см. гл. 5), каким образом спонтанно возникающие правила в целом
способствуют выживанию человека. Признавая, что правила отбираются в основном
в процессе конкуренции в соответствии с их относительной ценностью для
выживания человека, мы никоим образом не ограждаем их от тщательного
критического разбора. Он необходим уже потому, что процесс культурной эволюции
очень часто подвергался насильственному вмешательству.
Однако верное понимание культурной эволюции, по существу, обеспечивает своего
рода "презумпцию невиновности" утвердившимся правилам поведения, а бремя
доказательства их нецелесообразности ложится на плечи тех, кто требует их
пересмотра. Историческое и эволюционное исследование зарождения капитализма
(как оно, например, представлено в главах 2 и 3) не может доказать
превосходства рыночных институтов. Тем не менее, оно помогает объяснить
появление столь продуктивных -- хоть и непопулярных и никем не изобретавшихся
-- традиций и важное их значение для людей, попадающих в условия расширенного
порядка. Однако на только что намеченном пути возникает камень преткновения,
который мне сразу же хотелось бы убрать. Это широко распространенное
заблуждение, касающееся того, как мы перенимаем полезные обычаи.
Человеческое сознание -- не направляющая сила, а продукт культурной эволюции,
и зиждется более на подражании, чем на интуиции и разуме
Мы уже упомянули о способности обучаться путем подражания как об одном из
главных преимуществ, унаследованных нами от длительного периода инстинктивного
развития. Действительно, пожалуй, самая важная способность, которой наряду с
врожденными рефлексами человеческий индивид наделен генетически, -- это его
способность в ходе обучения приобретать навыки преимущественно путем
подражания. Ввиду этого важно с самого начала избавиться от представления,
рожденного "пагубной самонадеянностью", как я ее называю, т. е. от идеи, что
источник способности приобретать навыки -- это разум. Ведь на самом деле все
наоборот: наш разум -- такой же результат процесса эволюционного отбора, как и