Все возраставшее богатство и влияние Нового  Амстердама  и  подчиненных
ему поселений пробудили наконец серьезный интерес в  метрополии;  обнаружив,
что это  благоденствующая  и  богатая  колония,  сулящая  приносить  большую
прибыль без всяких хлопот со стороны правительства, все  стали  вдруг  очень
тревожиться о ее безопасности и принялись осыпать ее знаками внимания, точно
так же, как люди  неизменно  докучают  своей  любовью  и  нежностью  богатым
родственникам, которые вполне обошлись бы без них.
   Тотчас же были  выказаны  обычные  знаки  покровительства,  проявляемые
метрополиями по отношению к зажиточным заморским владениям  и  прежде  всего
выражающиеся в том, что в новую  колонию  посылают  правителей  с  приказами
выжать из нее столько дохода, сколько она в состоянии дать.  Соответственно,
в год от рождества Христова 1629  мингер  Воутер  Ван-Твиллер  был  назначен
губернатором провинции Новые Нидерланды, подчиненной  Высокомощным  Господам
Генеральным Штатам Объединенных  Провинций  Нидерланды  и  привилегированной
"Вест-Индской компании".
   Именитый старый джентльмен прибыл в Новый Амстердам  в  веселом  месяце
июне, прелестнейшем месяце в году, когда господин Аполлон  словно  пляшет  в
прозрачной небесной тверди, когда малиновка, дрозд и тысяча  других  веселых
певцов оглашают леса своими любовными песнями, а маленькая стрепатка с ярким
оперением предается шумному  веселью  среди  цветущего  клевера  лугов.  Это
счастливое совпадение убедило старух Нового Амстердама, опытных в  искусстве
предсказывать  будущее,  в   том,   что   правление   будет   счастливым   и
благоденственным.
   Но было бы унизительно для достоинства первого голландского губернатора
{2} славной провинции Новые  Нидерланды  быть  представленным  столь  жалким
образом в конце главы, а потому я закончу вторую книгу моей  истории,  чтобы
иметь возможность с большей торжественностью ввести его в мое  повествование
в начале следующей книги.

КОНЕЦ КНИГИ ВТОРОЙ

КНИГА ТРЕТЬЯ

В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЕТСЯ БЛЕСТЯЩЕЕ ПРАВЛЕНИЕ ВОУТЕРА ВАН-ТВИЛЛЕРА

ГЛАВА I

   Рассказывающая  о  несравненных  добродетелях  прославленного   Воутера
Ван-Твиллера, а также о несказанной мудрости, проявленной им в тяжбе  Вандла
Схонховена с Барентом Блекером, и о великом восхищении, которое  он  снискал
этим у народа

   Прославленный Воутер (или Вальтер) Ван-Твиллер  был  потомком  длинного
ряда голландских бургомистров, которые  один  за  другим  продремывали  свою
жизнь и жирели, сидя в зале заседаний роттердамского магистрата,  и  которые
вели себя с такой исключительной мудростью и тактом,  что  сами  никогда  не
говорили, и о них никто не говорил, а это, наряду  со  всеобщими  похвалами,
должно быть предметом стремлений всех мудрых правителей и государей.
   Его прозвище - Твиллер произошло, как утверждают,  от  искажения  слова
twijfler,  которое  означает  _сомневающийся_;  это  имя   дает   прекрасное
представление о его мыслительных привычках. Ибо, хоть он и был замкнут,  как
устрица, и обладал таким глубокомысленным складом  ума,  что  говорил  почти
всегда лишь односложными словами, все же он никогда не мог  принять  решение
ни по одному сомнительному вопросу. Его приверженцы объясняли это  тем,  что
всякий предмет представлялся ему  неизменно  в  самом  широком  масштабе,  а
потому у него в голове не хватало места, чтобы повернуть его и рассмотреть с
обеих сторон, в результате чего он всегда пребывал в сомнении  просто  из-за
необыкновенного величия своих идей!
   Существуют два противоположных способа, с помощью которых  люди  иногда
достигают известности: первый состоит в том, чтобы  много  говорить  и  мало
думать, а второй - в том, чтобы держать язык за зубами и совсем  не  думать.
Первым способом многие хвастливые,  легкомысленные  притворщики  приобретают
репутацию способных  людей;  другим  способом  ленивые  олухи,  вроде  совы,
глупейшей из птиц, достигают того, что прозорливцы любезно наделяют их всеми
атрибутами мудрости. Кстати, я говорю это между прочим и ни за что на  свете
не хотел бы,  чтобы  подумали,  будто  мои  слова  относятся  к  губернатору
Ван-Твиллеру. Напротив, он был очень разумным  голландцем,  ибо  никогда  не
говорил глупостей,  а  серьезность  его  была  столь  непреодолима,  что  на
протяжении всей его долгой и благополучной жизни ему ни  разу  не  случилось
засмеяться или хотя бы улыбнуться. Бесспорно, впрочем, одно: какой бы вопрос
ни возник, пусть самый  простой,  который  обыкновенные  тупоумные  смертные
опрометчиво решили  бы  смаху,  прославленный  Воутер  принимал  чрезвычайно
таинственный, отсутствующий вид, качал своей объемистой головой  и,  покурив
пять минут с еще большей, чем всегда, серьезностью, мудро  говорил,  что  "у
него есть сомнения по этому вопросу", с течением времени  создав  себе  этим
репутацию человека недоверчивого, которого нелегко обвести вокруг пальца.
   Именитый старый джентльмен был так правильно сложен  и  обладал  такими
великолепными пропорциями, словно был создан каким-то  искусным  голландским
скульптором как образец величия и благородства. Ростом он был ровно  в  пять
футов и шесть дюймов, а в окружности имел шесть футов и пять дюймов.  Голова
его представляла собой правильный шар  и  по  величине  далеко  превосходила
голову великого Перикла {1} (которого шутливо  называли  Schenocephalus,  то
есть луковая голова); она поистине была столь огромных  размеров,  что  сама
госпожа природа, при всей свойственной ее полу изобретательности, стала бы в
тупик перед задачей создания шеи,  способной  ее  поддерживать,  и  поэтому,
мудро отказавшись от подобной попытки, крепко посадила ее на спинной  хребет
как раз между плечами, где она и осталась, уютно примостившись, как  военный
корабль в иле Потомака. Тело знаменитого джентльмена  было  продолговатое  с
особенно мощно развитой задней  частью,  что  свидетельствовало  о  мудрости
провидения, так как он был человеком сидячего образа жизни, питавшим крайнее
отвращение к бесполезной трате  сил  на  ходьбу.  Его  ноги,  хотя  и  очень
короткие,  соответствовали  по  силе  тому  весу,  который  им   приходилось
выдерживать, так что стоя он сильно напоминал дюжую  пивную  бочку  на  двух
колодах. Его физиономия,  этот  безошибочный  показатель  ума,  представляла
обширное пространство, совершенно не изборожденное и не  обезображенное  той
сетью морщин, которая уродует человеческое лицо, придавая ему так называемое
выражение. Два маленьких серых глаза мерцали слабым  светом  посредине,  как
две  звезды  далеко  не  первой  величины  на  туманном  небосводе;  а   его
откормленные щеки, словно взимавшие дань от всего, что попадало ему  в  рот,
были испещрены какими-то причудливыми темно-красными  пятнами  и  полосками,