свою ловкость, вылавливая самые жирные куски из  этого  громадного  блюда  -
почти так, как моряки ловят острогой черепах в море или наши индейцы  багрят
лососей в озерах. Иногда стол ломился под гигантскими  пирогами  с  яблоками
или под мисками с заготовленными впрок персиками и грушами; и  неизменно  он
мог похвалиться громадным блюдом с шариками из сдобного теста,  жаренными  в
кипящем  свином  сале  и  называвшимися  тестяными  орехами  или  oly  koeks
{Масляное печенье (голл.).} - чудесное лакомство, в настоящее время в  нашем
городе  почти  никому  неизвестное,  кроме  истинно  голландских  семей,  но
по-прежнему занимающее почетное место на праздничных столах в Олбани.
   Чай наливали из внушительного чайника делфтского фаянса с изображенными
на нем толстенькими маленькими голландскими пастухами и пастушками, пасущими
свиней, или лодками, плывущими в воздухе,  домами,  стоящими  в  облаках,  и
другими замысловатыми произведениями голландской фантазии. Кавалеры щеголяли
друг перед другом ловкостью, с какой они наполняли этот чайник  кипятком  из
большого медного котла, одного вида которого достаточно, чтобы бросить в пот
карликовых франтов нашего выродившегося времени. Для подслащиванья чая возле
каждой чашки клали кусок сахара, и все  общество  попеременно  то  отгрызало
крошку сахара, то прихлебывало чай, пока одна  изобретательная  и  экономная
старая леди не внесла усовершенствование: прямо  над  столом  на  веревочке,
спускавшейся с потолка, висел большой кусок сахара, до которого,  когда  его
раскачивали, каждый  мог  дотянуться  ртом  -  остроумный  способ,  все  еще
применяемый некоторыми семьями в Олбани и безраздельно царящий в Коммунипоу,
Бергене,  Флат-Буше  и  во  всех  других  наших  голландских  деревнях,   не
зараженных новшествами.
   Во  время  этих   старинных   праздничных   чаепитий   царили   крайняя
благопристойность и строгость поведения. Никакого флирта  или  кокетничания,
ни карточных игр для пожилых дам, ни болтовни и шумных шалостей для  молодых
девиц. Здесь вы не услышали бы самодовольной похвальбы богатых джентльменов,
которым толстая мошна заменяет ум, ни вымученных острот и обезьяньих шуточек
франтоватых молодых джентльменов, у которых ум вовсе отсутствует.  Напротив,
молодые леди скромно усаживались на стулья с  камышевым  сидением  и  вязали
принесенный с собой шерстяной чулок; они раскрывали рот лишь для того, чтобы
сказать: "yah, Mynher" {Да, сударь (голл.).} или "yah,  ya  Vrouw"  {Да,  да
сударыня (голл.).} в ответ на любой заданный им вопрос, и во всем вели  себя
как благопристойные, хорошо воспитанные барышни. Что касается  джентльменов,
то все они  спокойно  покуривали  свои  трубки  и  казались  погруженными  в
созерцание  синих  и  белых  изразцов,  которыми  был  облицован  камин,   с
благочестиво изображенными на них сценами из священного писания. Чаще  всего
то были Товит с его собакой {4} или Аман {5}, в назидание  всем  болтающийся
на виселице, и Иона, преотважно выскакивающий из кита, как арлекин,  который
прыгает сквозь пылающую бочку.
   Гости расходились без шума и без всякой сутолоки, ибо,  сколь  странным
это ни могло бы показаться, леди и  джентльмены  довольствовались  тем,  что
надевали свои собственные плащи, шали  и  шляпы,  не  помышляя  даже  (какое
простодушие!) об остроумной системе обмена нарядами, установившейся  в  наши
дни; при ней уходящие первыми имеют  возможность  выбрать  лучшую  шаль  или
шляпу, какая им только попадется, - обычай, возникший, несомненно, из  наших
коммерческих повадок. Гостей  доставляли  домой  собственные  кареты,  иначе
говоря, перевозочные средства, дарованные им природой; исключение составляли
лишь те богачи, которые могли позволить себе  завести  повозку.  Джентльмены
галантно сопровождали своих прекрасных дам  до  дверей  их  жилищ  и  громко
целовали на прощание. Так как это было установлено  этикетом  и  делалось  с
полнейшим простодушием  и  чистосердечием,  то  не  вызывало  тогда  никаких
пересудов и не должно было бы вызывать и  в  наши  дни:  если  наши  прадеды
одобряли такой обычай, со  стороны  потомков  было  бы  крайним  неуважением
возражать против него.

ГЛАВА IV

   Содержащая дальнейшие подробности о золотом  веке  и  рассказывающая  о
том, какими свойствами должны были обладать истинные леди и  джентльмены  во
времена Вальтера Сомневающеюся.

   В этот благословенный период  моей  истории,  когда  прекрасный  остров
Манна-хата являл взору точную копию тех ярких картин, какие нарисовал старый
Гесиод, описывая золотое царство  Сатурна,  жители  острова,  среди  которых
господствовала  чистосердечная  простота,  жили  в   состоянии   счастливого
неведения; если бы я даже сумел его изобразить, все равно оно вряд ли  могло
бы быть понятно в наш вырождающийся век, для которого  мне  суждено  писать.
Даже представительницы женского пола, эти  главные  противницы  спокойствия,
честности и седобородых общественных обычаев, временно  проявляли  небывалую
рассудительность и благопристойность и вели себя поистине почти так,  словно
не были посланы в этот мир для того, чтобы причинять  хлопоты  человечеству,
сбивать с толку философов и приводить в замешательство вселенную.
   Их волосы, не истерзанные отвратительными ухищрениями  искусства,  были
тщательно смазаны  сальной  свечой,  зачесаны  назад  и  прикрыты  небольшим
подбитым ватой коленкоровым чепцом, плотно сидевшим на голове.  Их  юбки  из
грубой полушерстяной ткани были обшиты  пестрыми  яркими  полосами  и  могли
соперничать с многоцветными одеяниями Ириды {1}. Впрочем, должен  сознаться,
эти прелестные юбочки были довольно короткие и едва прикрывали  колени,  что
возмещалось  их  числом,  которое  обычно  не  уступало   числу   штанов   у
джентльменов. И что еще похвальнее, все юбки были собственной работы, и этим
обстоятельством,  как  легко  можно   себе   представить,   женщины   немало
тщеславились.
   То были прекрасные дни, когда все женщины сидели дома, читали Библию  и
имели карманы  -  да  еще  какие  большие,  отделанные  пестрыми  лоскутами,
составлявшими многочисленные причудливые узоры и хвастливо носимые  снаружи.
Они действительно  были  удобными  вместилищами,  где  все  хорошие  хозяйки
заботливо прятали то, что им хотелось иметь под рукой,  из-за  чего  карманы
часто становились невероятно раздутыми. Я помню, как  в  дни  моего  детства
ходил рассказ о том,  что  жене  Воутера  Ван-Твиллера  довелось  в  поисках
деревянной суповой  ложки  опорожнить  правый  карман,  содержимое  которого
наполнило три корзины для зерна, а поварешка в конце концов была  обнаружена
среди всякого хлама в самом углу кармана. Впрочем, всем  этим  рассказам  не
следует придавать слишком большой веры, так как, когда  дело  идет  о  давно
прошедших временах, люди всегда склонны к преувеличениям.
   Кроме замечательных карманов, у женщин постоянно были при себе  ножницы
и подушечки для булавок, висевшие у  пояса  на  красной  ленте,  а  у  более
зажиточных и чванных на медной или  даже  серебряной  цепочке  -  бесспорные
признаки домовитой хозяйки или трудолюбивой девицы. Я мало что могу  сказать