Нантакет, Пискатоуэй и Кейп-Код.

   
ГЛАВА VII

   О том, как эти странные варвары оказались заядлыми скваттерами  {1}.  О
том, как они строили воздушные замки и  пыталась  посвятить  нидерландцев  в
обычаи спать, не раздеваясь, в одной постели.

   В последней  главе,  мой  верный  читатель,  я  дал  тебе  правдивую  и
непредвзятую историю происхождения странной породы людей, населяющих  страну
к востоку от Новых Нидерландов; но мне остается еще  упомянуть  о  некоторых
своеобразных  свойствах,  делавших  их  особенно  ненавистными   для   наших
глубокоуважаемых голландских предков.
   Важнейшим из этих свойств была  тяга  к  бродяжничеству,  которой  они,
подобно  детям  Исмаила  {2},  наделены  провидением  и  которая   постоянно
побуждает их передвигаться с места на место, так что фермер-янки находится в
состоянии вечного переселения; время от времени он останавливается  тут  или
там, расчищает землю, чтобы ею пользовались другие, строит дома, чтобы в них
жили другие, и в известной мере его можно считать кем-то вроде американского
кочевого араба.
   Первая его  мысль  при  достижении  возмужалости  -  это,  где  бы  ему
обосноваться в мире, что означает не больше и не меньше, как не пора ли  ему
начать свои странствования. С этой целью он берет себе в  жены  какую-нибудь
местную заманчивую  наследницу,  иначе  говоря,  пригожую,  румяную  девицу,
чрезвычайно привлекательную в своих красных лентах, со стеклянными бусами  и
поддельными черепаховыми гребнями, в белом платье и сафьяновых  сапожках  по
воскресеньям, весьма искусную  в  приготовлении  яблочной  пастилы,  тушеных
овощей и пирога из тыквы.
   Итак, запасшись, как настоящий разносчик, тяжелой  сумкой,  чтобы  было
чем натрудить свои плечи во время жизненного пути, он буквально  пускался  в
дорогу.  Вся  его  семья,  домашняя  утварь  и  сельскохозяйственные  орудия
погружены в крытую повозку. Его одежда и платья жены  упакованы  в  боченок.
Покончив с этим, он взваливает на плечо свой  топор,  берет  в  руки  посох,
насвистывает  "Янки-дудл"  {3}  и  идет  в  лес,  столь   же   уверенный   в
покровительстве провидения и в собственных силах, как и  древние  патриархи,
когда они отправлялись в какую-нибудь неведомую страну язычников.  Похоронив
себя в дикой чаще, он строит бревенчатую хижину, расчищает поле под  маис  и
клочок земли под картофель; и с помощью провидения, благоприятствующего  его
трудам, вскоре обзаводится хорошей фермой и полдюжиной белокурых  мальчишек,
которые, если судить по их росту, казалось, выскочили из  земли  все  сразу,
как  семья  мухоморов.  Но  не  в  характере  этих   совершенно   неутомимых
разведчиков удовлетворяться спокойными земными радостями;  _благоустройство_
- вот любезное его сердцу увлечение. Итак, благоустроив свои земли, он затем
принимается за постройку дома, достойного быть  жилищем  земледельца.  Среди
чащи немедленно вырастает громадный дворец  из  сосновых  досок,  достаточно
большой, чтобы служить приходской церковью, с  многочисленными  окнами  всех
размеров, но вместе с тем такой кривой и непрочный, что всякий  порыв  ветра
заставляет его дрожать, как в лихорадке.
   К тому времени, когда снаружи этот могучий замок бывает  завершен,  или
запасы  материалов  или  рвение  нашего  искателя  приключений   оказываются
исчерпанными, так что  ему  едва  удается  наполовину  закончить  внутреннюю
отделку одной комнаты, где и теснится вся семья,  между  тем  как  остальная
часть дома отводится для вяления тыкв или для хранения моркови и картофеля и
украшается причудливыми гирляндами сморщенных персиков и сушеных яблок.  Так
как  снаружи  дом  остается  некрашенным,  то  со  временем  он  приобретает
почтенную черноту.  На  семейный  гардероб  накладывается  контрибуция,  ибо
старыми шляпами, юбками и штанами затыкают  разбитые  окна,  между  тем  как
ветры со всех четырех сторон продолжают  свистеть  и  задувать  в  воздушном
дворце, совершая в нем не меньше диких прыжков, чем они это делали  когда-то
в пещере старого Эола.
   Скромная бревенчатая хижина, в тесных, но уютных стенах которой некогда
удобно ютилась эта _преуспевающая семья_, прочно  стоит  рядом,  как  жалкий
контраст, разжалованная в коровник или свиной хлев.  Вся  картина  навязчиво
напоминает о басне, к моему великому удивлению совершенно позабытой, басне о
честолюбивой улитке, покинувшей свое скромное жилище, которое она занимала с
великим достоинством, и забравшейся в пустую скорлупу омара, где  она  могла
бы,  несомненно,  расположиться  с  большим  вкусом  и  великолепием,   став
предметом зависти и ненависти всех трудолюбивых улиток по соседству, если бы
невзначай не погибла от холода в одном из углов своего огромного дворца.
   Можно  было  бы  подумать,  что,  полностью  обосновавшись  и   притом,
пользуясь его собственными словами, "всерьез", наш янки начнет  наслаждаться
благами достигнутого им  положения:  читать  газеты,  говорить  о  политике,
относиться спустя рукава к своим делам и заниматься делами всего народа, как
полагается полезному патриотически настроенному гражданину. Однако теперь  в
нем опять просыпается дух своенравия. Вскоре ему надоедает место, где больше
нечего благоустраивать, и он продает свою ферму, воздушный замок,  заткнутые
юбками окна и все остальное, снова нагружает  свою  повозку,  взваливает  на
плечо топор, становится во главе семьи и уходит на  поиски  новых  земель  -
опять валить деревья, опять расчищать землю под маисовые поля, опять строить
крытый дранкой дворец и опять все продавать и двигаться дальше.
   Таковы были жители Коннектикута,  расположенного  у  восточного  рубежа
Новых Нидерландов, и мои  читатели  могут  легко  себе  представить,  какими
неприятными соседями  были  эти  веселые,  но  беспокойные  люди  для  наших
флегматических прародителей. Если читателям трудно это сделать, то я  спрошу
их,  не  случалось  ли  им  водить  знакомство  с  какой-нибудь   степенной,
почтенной,  допотопной  голландской  семьей,  которой  небесам  было  угодно
послать в наказание соседство французского пансионата. Честный старый бюргер
не может выкурить послеобеденную трубку на скамейке перед своей  дверью  без
того, чтобы его не терзали пиликанье скрипок, болтовня женщин и вопли детей.
Ночью он не  может  спать  из-за  ужасных  мелодий  какого-нибудь  любителя,
которому взбредет на ум устроить серенаду в честь  луны  и  который  проявит
свое страшное  искусство  на  деле,  исполняя  трели  в  верхней  октаве  на
кларнете, гобое или другом столь же нежно звучащем инструменте. Он не  может
также оставить входную дверь открытой без того, чтобы в его дом не ворвались
отвратительные гости - стаи мосек, которые иногда простирают  свою  наглость
до того, что вторгаются в святая святых  -  гостиную!  Если  моим  читателям
пришлось наблюдать мучения такой семьи, очутившейся  в  подобном  положении,
тогда  они  могут  составить  себе  некоторое  представление  о  том,  какое