недостижимые предметы, но препятствует видеть то, что находится  в  пределах
досягаемости " является очевидным для всех простых  людей,  довольствующихся
тем, что смотрят невооруженным глазом, данным им небесами.  Глубокомысленный
синклит, как я уже сказал, в своей погоне за блуждающими огоньками  случайно
наткнулся на то самое решение, которое  было  необходимо:  собрать  воинский
отряд и отправить его на выручку и усиление гарнизона. Эту меру  осуществили
так быстро, что меньше чем через год экспедиционный  корпус,  состоявший  из
сержанта и двенадцати солдат, был готов выступить в поход,  и  ему  устроили
смотр на городской площади, ныне известной под названием  Боулинг-Грин.  Как
раз  в  эту  последнюю  минуту  вся  община  была  повергнута  в   изумление
неожиданным прибытием доблестного Якобуса Ван-Кюрлета, вступившего  в  город
во главе беспорядочной толпы оборванцев и принесшего  печальное  известие  о
своем поражении и захвате свирепыми янки грозного форта Гуд-Хоп.
   Судьба этой важной крепости может служить поучительным  предупреждением
для всех военачальников. Она была взята не штурмом и  не  измором;  пушки  и
мины не сделали бреши в стенах, через которую могли бы ворваться осаждающие;
пороховые склады не были взорваны калеными ядрами, казармы не были разрушены
и гарнизон не был уничтожен разрывами бомб. На самом деле  крепость  пала  в
результате столь же странной, сколь и действенной военной  хитрости,  всегда
приносящей  успех,  если  только  представляется  случай  ее  применить.   Я
счастлив, имея возможность добавить, к чести наших знаменитых  предков,  что
это была такая  военная  хитрость,  которая,  хотя  и  ставит  под  сомнение
бдительность бесстрашного Ван-Кюрлета и его гарнизона, все же ни в коей мере
не дает оснований заподозрить их в недостатке храбрости.
   По-видимому,  коварные  янки,  изучив  неизменные  привычки  гарнизона,
дождались благоприятного случая и в середине знойного дня потихоньку вошли в
форт; его бдительные  защитники,  по  горло  насытившись  плотным  обедом  и
выкурив трубку, все до единого громко храпели на своих постах, и  никому  из
них даже во сне не  привиделась  столь  страшная  возможность.  Враги  самым
бесчеловечным образом схватили Якобуса Ван-Кюрлета и его отважных мирмидонян
за шиворот, любезно проводил их до ворот форта и отпустили, угостив  каждого
пинком в мягкую часть, как отпустил Карл  XII  после  битвы  при  Нарве  {3}
толстозадых русских. Только Ван-Кюрлет, в знак особого отличия, получил  два
пинка.
   Форт немедленно был занят сильным гарнизоном,  состоявшим  из  двадцати
долговязых янки с крепкими кулаками; на их шляпах, вместо кокард  и  перьев,
торчал уэтерсфилдский  лук,  длинные  ржавые  охотничьи  ружья  заменяли  им
мушкеты, их запасы продовольствия состояли из  кукурузного  пуддинга,  рыбы,
свинины и патоки. Огромная тыква была водружена на длинный шест  в  качестве
флага, так как колпак свободы тогда еще не вошел в моду.

   
ГЛАВА III

   Содержащая описание страшного гнева Вильяма Упрямого и  великой  скорби
новоамстердамцев по поводу событий в форте Гуд-Хоп. - А  также  о  том,  как
Вильям Упрямый укрепил город трубачом, флагштоком и ветряной мельницей, и  о
подвигах Стоффеля Бринкерхофа.

   Человеческая речь не в силах передать неистовую ярость, в которую  впал
упрямый Вильгельмус Кифт, узнав эту оскорбительную новость. Добрых три  часа
бешенство маленького человечка было слишком велико, чтобы он  мог  вымолвить
хоть слово, или, вернее, слова были слишком велики для него, и  он  чуть  не
задохнулся  от  дюжины  ужасных,  безобразных,   девятиэтажных   голландских
ругательств, которые все сразу столпились в его глотке. К счастью, несколько
крепких ударов кулаком по спине спасли его от удушья  и  выпихнули  из  него
два-три бушеля чудовищных проклятий, самым мягким из которых  было  "Разрази
их всех господь!" Все присутствовавшие удивлялись, как такое маленькое  тело
могло вместить такую огромную массу слов, не лопнув. Сверкнув первым залпом,
он продолжал без перерыва палить целых три  дня,  предавая  анафеме  янки  -
мужчин, женщин и детей со всеми их  потрохами,  обозвав  их  шайкой  dieven,
schobbejaken  deugenieten,  twist-zoekeren,  loozen-schalken   blaes-kaeken,
kakken-bedden {Воров, мошенников, бездельников,  задир,  хитрых  толстощеких
плутов и зас.....в (голл.).} и еще тысячью других бранных слов, о которых, к
несчастью для потомства, в истории не сохранилось особых упоминаний.
   Наконец он поклялся, что больше не  будет  иметь  дела  с  этой  бандой
проходимцев: пусть себе захватывают чужую  землю,  спят,  не  раздеваясь,  в
одной постели, обо всем назойливо расспрашивают, дерутся, питаются  тыквами,
пачкаются патокой, колют дранку, разбавляют водой сидр, барышничают, торгуют
вразнос всякой мелочью, пусть остаются в форте Гуд-Хоп и гниют там, а он  не
станет марать руки и пытаться выгнать их оттуда. В  подтверждение  этого  он
приказал новобранцам немедленно двинуться на зимние квартиры, хотя было  еще
только начало лета.  Губернатор  Кифт  честно  сдержал  свое  слово,  а  его
противники столь же честно удержали захваченный  ими  пост.  Таким  образом,
славная река Коннектикут и все веселые долины,  по  которым  она  протекает,
вместе с лососями,  сельдями  и  прочими  рыбами,  водящимися  в  ее  водах,
очутилась в руках победоносных янки, владеющих ими и по сей день - да пойдет
это им на пользу.
   В результате столь печальных  событий  великое  уныние  охватило  Новый
Амстердам. Слово "янки" стало для наших славных предков таким  же  страшным,
как слово "галл" для древних римлян; и все мудрые  старухи  провинции  Новые
Нидерланды, не читавшие книги мисс Гамильтон {1} о воспитании,  пользовались
им как пугалом, чтобы стращать и принуждать к повиновению своих  непослушных
сорванцов.
   Взоры всей провинции были теперь обращены на  губернатора;  все  хотели
знать, что он собирается предпринять для защиты государства в эти  печальные
и тревожные дни.  Рассудительных  людей  в  общине,  в  особенности  старух,
одолевали великие опасения, как бы эти ужасные молодчики из Коннектикута, не
удовлетворившись завоеванием форта Гуд-Хоп, не двинулись сразу  в  поход  на
Новый Амстердам и не взяли его штурмом.  И  так  как  эти  старые  леди  при
посредстве супруги губернатора, которая, как мы уже намекали,  была  в  доме
"первой скрипкой", приобрели  значительное  влияние  в  общественных  делах,
превратив всю провинцию в своего рода бабье царство,  то  было  решено,  что
следует принять действенные меры к укреплению города.
   Случилось так, что в ту пору в Новом Амстердаме проживал  некий  Антони
Ван-Корлеар {onder het yaer 1640" ["Путешествии в Новые Нидерланды примерно в 1640 году"]
упоминает о некоем Корлеаре, трубаче в крепости Амстердам, по имени которого
назван Корлеарс-Хук и который являлся, без сомнения, тем самым  героем,  что