греческой истории, ибо хорошо известно, что  только  несчастные,  задорливые
буйные народы шумят на весь мир.
   Неплохо  было  бы  для  Вильяма  Упрямого,  если  бы   он   в   поисках
"всеобъемлющих познаний", на свое  счастье,  наткнулся  на  предосторожность
доброго Харондаса. Но он, напротив, полагал, что истый  законодатель  обязан
умножать число законов и охранять собственность, личность  и  нравственность
подданных, окружая их своего рода волчьими ямами, кладя у них на пути  ружья
с привязанными к взведенным  куркам  проволоками  и  огораживая  даже  тихие
уединенные тропинки частной жизни колючей изгородью, так  что  человек  едва
может пошевелиться, чтобы не наткнуться на  какое-нибудь  из  этих  пагубных
ограждений. Итак, он все время придумывал мелкие законы  для  каждого  то  и
дело возникающего мелкого нарушения, пока со временем законов не  стало  так
много,  что  их  уже  нельзя  было  запомнить;  подобно  законам   некоторых
современных  законодателей,  они  превратились  в  мертвую   букву,   иногда
оживавшую для того, чтобы подавить чью-либо личность или поймать  в  ловушку
неопытного преступника.
   В результате появились суды для  рассмотрения  мелких  дел,  где  закон
применялся почти столь же мудро и беспристрастно, как и в  нынешних  высоких
трибуналах - полицейских и мировых  судах.  Обычно  становились  на  сторону
истца, ибо он был постоянным клиентом и увеличивал  оборот  предприятия.  На
преступления богатых благоразумно смотрели сквозь пальцы, чтобы не задеть их
друзей; но бдительных бургомистров никогда нельзя было упрекнуть в том,  что
они дали возможность  остаться  безнаказанным  пороку  в  гнусных  лохмотьях
бедности.
   Примерно к этому времени мы  можем  отнести  введение  смертной  казни;
великолепная виселица была сооружена на берегу, около того места, где теперь
находится лестница Уайтхолла, чуть к востоку от батареи. Рядом соорудили еще
одну виселицу, очень странного, безобразного и ни на что не  похожего  вида;
однако изобретательный Вильям Кифт ее очень ценил, так как она  служила  для
наказания, придуманного всецело им самим {нашим автором, можно увидеть на гравюре Юстуса Данкера,  предпосланной  нами
настоящему труду. - Издатель.}.
   По высоте она ничуть  не  уступала  виселице  Амана,  столь  известного
персонажа библейской  истории;  но  чудо  выдумки  заключалось  в  том,  что
преступника, вместо того, чтобы вешать за шею, в  соответствии  с  почтенным
обычаем, вздергивали за пояс штанов,  и  он  целый  час  висел,  болтаясь  и
барахтаясь между небом и землей - к безмерному удовольствию и, несомненно, к
вящему назиданию толпы досточтимых горожан, всегда присутствующих на  такого
рода зрелищах.
   Трудно представить себе, как  хихикал  маленький  губернатор  при  виде
презренных бродяг и неисправимых нищих, подвешенных за штаны и  выделывающих
забавные прыжки в воздухе. Для таких случаев у него были заготовлены  тысячи
шуток и веселых острот. Он называл их своими баловнями, своей дичью,  людьми
высокого полета, орлами с распростертыми  крыльями,  соколами,  пугалами  и,
наконец, висельниками; последнее остроумное название, которым  первоначально
пользовались  только  по  отношению  к   почтенным   гражданам,   вздумавшим
насладиться  свежим   воздухом   таким   странным   образом,   стало   затем
простонародным  выражением,  обозначавшим  любого  кандидата   на   законное
возвышение. Кроме того это наказание, если  можно  верить  некоторым  ученым
этимологам, впервые навело  на  мысль  о  создании  своеобразной  сбруи  или
подтяжек {1}, посредством которых наши  праотцы  предохраняли  от  сползания
свои многочисленные штаны и которые недавно  снова  воскресли  и  продолжают
употребляться в наши дни.
   Таковы были замечательные реформы Вильяма Кифта  в  области  уголовного
законодательства; не меньшего восхищения достоин его гражданский кодекс, и я
очень скорблю, что размеры моего труда  не  позволяют  мне  остановиться  на
обоих с той исчерпывающей полнотой, какой они заслуживают. Достаточно  будет
сказать, что через  некоторое  время  благодетельное  действие  бесчисленных
законов  стало  очевидным.  Вскоре,  чтобы  их  толковать  и  согласовывать,
понадобилось  иметь  определенную  группу  людей.  Так  появились  различные
ходатаи  по  делам,  чьими  неусыпными  заботами   вся   община   немедленно
перессорилась.
   Ни за что на свете я не хотел бы,  чтобы  обо  мне  подумали,  будто  я
пытаюсь внушить что-либо оскорбительное в  отношении  юридической  профессии
или ее достойных представителей. Я хорошо знаю, что в нашем старинном городе
живет неисчислимое  множество  почтенных  джентльменов,  вступивших  в  этот
заслуживающий всяческого уважения орден не из-за  низкой  любви  к  грязному
стяжательству или из-за себялюбивой жажды славы, а исключительно из  пылкого
стремления  способствовать   правильному   отправлению   правосудия   и   из
благородной бескорыстной заботы о пользе своих сограждан! Скорей я бросил бы
мое верное перо в огонь и навсегда заткнул пробкой бутылку  с  чернилами  (а
это худшее наказание, какое заблаживший автор может наложить на  себя),  чем
хотя бы намеком  посягнул  на  достоинство  этого  поистине  благодетельного
разряда граждан. Напротив, я имею в виду лишь ту шайку проходимцев,  которых
в  последние  злосчастные  годы  стало  так  много,  которые  позорят   свою
корпорацию, как  позорили  трусливые  корнуэльские  рыцари  {2}  благородное
рыцарское звание, которые наживаются с помощью крючкотворства, низких уловок
и интриг и, подобно червям, кишат  сильней  всего  там,  где  сильней  всего
разложение.
   Ничто столь  быстро  не  пробуждает  дурные  страсти,  как  возможность
легкого заработка. Суды никогда не были бы так завалены мелкими кляузными  и
гнусными  делами,  если  бы  их  не  наводняли  толпы  сутяг-стряпчих.   Они
исподтишка разжигают страсти низших и более невежественных слоев  населения,
которые, словно бедность сама по себе не  является  достаточным  несчастьем,
всегда готовы усугубить ее горечью тяжб.  Эти  ходатаи  по  делам  играют  в
правосудии  ту  же  роль,   что   шарлатаны   в   медицине,   способствующие
возникновению болезни для того, чтобы заработать на излечении, и замедляющие
излечение, чтобы увеличить плату. В то время как  одни  разрушают  здоровье,
вторые опустошают кошелек. Замечено также, что больной, побывавши однажды  в
руках у шарлатана, после этого вечно пичкает  себя  микстурами  и  отравляет
самыми верными снадобьями. Так и невежественный человек, спутавшийся однажды
с законом при содействии одного из этих шарлатанов, затем всегда ссорится со
своими соседями и разоряется на выигранных тяжбах. Мои читатели простят  мне
это  отступление,  которым  я  по  неосторожности  увлекся,  но  я  не   мог
удержаться, чтобы не дать  хладнокровного,  непредвзятого  описания  слишком
распространенной в нашем превосходном городе мерзости, результаты которой я,
по несчастью, испытал  на  собственной  шкуре,  чуть  не  разорившись  из-за
судебного дела, несправедливо решенного не в мою пользу; мое разорение  было
довершено другим делом, решенным в мою  пользу.  Невозместимой  потерей  для
потомства следует считать то обстоятельство, что  из  бесчисленных  законов,