где и когда они  впервые  высадились  и  на  каком  основании  притязали  на
упомянутые земли; это тем более  прискорбно,  что,  как  мы  увидим,  та  же
колония шведов в будущем нанесет  весьма  существенный  ущерб  интересам  не
только Нидерландов, но и всего мира!
   И вот, каким  бы  образом  ни  захватила  впервые  страну  эта  колония
шведских бродяг, несомненно то, что в 1638 году  они  основали  крепость,  и
Минневитс, в соответствии с бесцеремонным обыкновением своих  современников,
объявил себя губернатором всей  прилегающей  страны,  присвоив  ей  название
провинции  НОВАЯ  ШВЕЦИЯ   {4}.   Едва   это   известие   дошло   до   слуха
раздражительного  Вильгельмуса,  как  он,  будучи  подлинно  пылким  вождем,
немедленно впал в ярость и, созвав  свой  совет,  задал  шведам  здоровенную
трепку в речи, которая со  времен  памятного  спора  между  Десятиштанным  и
Крепкоштанником была самой  длинной  из  всех,  когда-либо  произнесенных  в
колонии. Дав таким образом выход первому взрыву негодования, он прибег затем
к  излюбленной  им  мере  и  в  первый  же  год  своего  правления  отправил
свежеиспеченное послание; в нем Петеру Минневитсу сообщалось, что вся земля,
примыкающая к Южной реке,  находилась  с  незапамятных  времен  во  владении
голландских колонистов, так как "она была застроена их крепостями и право на
нее было скреплено их кровью".
   Упоминание о крови в последней фразе  могло  бы  навести  на  мысль  об
ужасной войне и кровопролитии; какое облегчение должны мы  испытать,  узнав,
что эта фраза относится просто к  драке,  во  время  которой  индейцы  убили
полдюжины  голландцев,  когда  те  милостиво  пытались  основать  колонию  и
распространить цивилизацию. Отсюда можно видеть, что Вильям Кифт, хотя и был
очень низеньким человеком, находил  удовольствие  в  высоких  словах  и  был
весьма склонен к гиперболе -  достохвальной  риторической  фигуре,  особенно
охотно применяемой нашими маленькими великими людьми. Фигура  эта  сослужила
неоценимую службу многим людям его сорта и способствовала раздуванию величия
многих чрезвычайно самонадеянных, но пустоголовых городских мэров.  Здесь  я
не могу удержаться, чтобы не заметить, сколь многим обязана моя возлюбленная
страна этой самой фигуре гиперболы за  услуги,  оказанные  некоторым  из  ее
величайших  людей  -   государственным   деятелям,   ораторам,   гражданским
чиновникам  и  духовным  пастырям,  которые  с  помощью  высокопарных  слов,
распространенных периодов и  многоречивых  теорий  держатся  на  поверхности
общества, как неумелые пловцы держатся на воде с  помощью  надутых  воздухом
пузырей.
   Послание, направленное против  Минневитса,  заканчивалось  предписанием
самозванному  губернатору  и  его  шайке  шведских   искателей   приключений
немедленно  покинуть  страну  под  страхом  навлечь   на   себя   величайшее
неудовольствие  и  неизбежное  мщение  могущественного  правительства  Новых
Нидерландов. Однако эта "строгая мера" произвела ничуть не большее действие,
чем предыдущие  угрозы,  обращенные  к  янки.  Шведы  решительно  не  желали
покидать земли, которыми они завладели, и пока что дело оставалось in  statu
quo {В прежнем положении (лат.).}.
   Примириться с таким наглым упорством  шведов  было  бы  несовместимо  с
доблестным характером Вильгельмуса Кифта; однако у маленького  человека  дел
было в это время по горло, и по причине то одной неприятности, то другой, он
не имел ни минуты покоя.
   Существует  определенный  сорт  неутомимых   законодателей,   настолько
искусных в своем ремесле, что у них на наковальне  всегда  бывает  по  сотне
поковок, каждой из которых надлежит немедленно заняться; им,  следовательно,
приходится все время проявлять великую изобретательность  и  изворотливость,
пока они ставят заплаты на общественное благосостояние и подбивают  подметки
на государственные дела, выполняя это так, что вместо одной зачиненной  дыры
появляются девять новых, и затыкают трещины и щели всем, что  попадется  под
руку, подобно янки, засовывавшим, как  я  упоминал  выше,  старую  одежду  в
разбитые окна. К этому  роду  государственных  деятелей  принадлежал  Вильям
Упрямый. И если бы только господь благословил  его  талантами,  равными  его
рвению,  или  если  бы   его   рвение   хоть   сколько-нибудь   обуздывалось
рассудительностью, то почти не приходится сомневаться в том, что он  был  бы
самым великим из всех известных нам губернаторов его роста,  за  исключением
одного только прославленного губернатора острова Баратарии.
   Огромный недостаток политики Вильгельмуса Кифта заключался в том,  что,
хотя не было человека, готового с большим рвением  взяться  за  дело  в  час
крайней необходимости, он, однако, так  заботился  о  сохранности  народного
достояния, что терпеливо  выжидал,  пока  враг  сам  разобьет  себе  голову.
Другими словами, какие бы предосторожности для  обеспечения  государственной
безопасности он ни принимал, он так старался, чтобы они обошлись  подешевле,
что  они  неизменно  оказывались  бесполезными.  Все  это  было   отдаленным
последствием глубокого образования, полученного им в Гааге;  набравшись  там
обрывков учености, он потом; всю жизнь усердно зубрил оглавления,  постоянно
роясь в книгах, но ничего не изучал досконально; в результате в его черепной
коробке происходило брожение выжимок из всякого рода авторов. При  одном  из
таких исследований титульных страниц он, к  несчастью,  наткнулся  на  очень
важное для политиков _каббалистическое слово_, которое с  обычной  для  себя
легкостью  немедленно  включил  в  свою  великую  систему  управления  -   к
непоправимому ущербу для провинции Новые Нидерланды, к обольщению ее честных
жителей  и  к  вечному  заблуждению  всех  правителей,  склонных  заниматься
экспериментами.
   Тщетно с усердием изучал я теургию халдеев, каббалу евреев, некромантию
арабов, магию персов,  фокус-покусы  англичан,  колдовство  янки,  шаманство
индейцев, пытаясь  установить,  где  маленький  человек  впервые  узрел  это
страшное  слово.  Ни  "Сефер  Иоцира",  знаменитая  каббалистическая  книга,
приписываемая патриарху Аврааму, ни страницы "Зогара" {5}, содержащие  тайны
каббалы, описанные ученым равином Симоном  бен-Иохаи,  не  пролили  никакого
света на занимавшие меня вопросы. Ни  малейшей  пользы  не  принесли  мне  и
утомительные  розыски  в  "Шем-га-Мефораше"  {6}  Вениамина,  странствующего
еврея, хотя этот труд помог Давиду Эльму совершить десятидневное путешествие
за одни сутки. Не удалось мне также установить  хоть  какую-нибудь  связь  с
тетраграммой, или священным именем из четырех букв,  самым  заветным  словом
еврейской  каббалы,  которое  представляет  собой  высшую  неисповедимую   и
непередаваемую  тайну   и   буквы   которого   "йод-хе-ван-хе",   украденные
язычниками, составили их великое имя Иове, то есть Юпитер. Короче говоря, во
всех моих каббалистических,  теургических,  некромантических,  магических  и
астрологических изысканиях, начиная от "тетрактиса" {7}  Пифагора  и  кончая
неудобопонятными трудами Бреслау {8} и матушки  Банч  {9},  я  не  обнаружил
никакого другого слова, достаточно могущественного, чтобы противодействовать
ему.
   Не  буду  держать  читателей  в  недоумении:   слово,   которое   столь
удивительным образом остановило на себе внимание Вильяма Упрямого и которое,