отвечают, что они не  могут  это сказать;  что вообще они, с своей  стороны,
сегодня утром  в полном  составе подали в отставку и теперь  все почтительно
откланиваются  и передают кормило правления.  С этими  словами они  поспешно
выходят из зала (sortent brusquement de la Salle), галереи бурно аплодируют,
а    бедное    Законодательное    собрание   сидит    "довольно    долго   в
молчании"!5  Таким  образом,  министры  в  крайних  случаях  сами
саботируют  работу - одно  из наиболее  странных  предзнаменований.  Другого
полного кабинета министров  не  будет; одни обломки, да и те  непостоянные и
никогда не  доходящие  до  полного состава;  призрачные  видения, которые не
могут даже появиться!  Король  Людовик  пишет,  что  теперь он  относится  к
федеративному празднику с одобрением и сам будет иметь удовольствие  принять
в нем участие.
     И вот, эти  потоки федератов  направляются в Париж через парализованную
Францию. Это маленькие озлобленные шайки, а не плотные, веселые ряды, шедшие
некогда  на  первый  праздник  Пик! Нет,  эти  бедные  федераты идут  теперь
навстречу  Австрии  и  "австрийскому  комитету",  навстречу   опасностям   и
потерянной надежде; это люди твердого характера и трудной судьбы, не богатые
благами этого мира. Муниципалитеты, парализованные военным министром, боятся
давать  им деньги; случается, что бедные  федераты не могут  вооружиться, не
могут  идти,  пока местное Общество  якобинцев  не откроет свой карман  и не
устроит в  их пользу подписки.  В назначенный  день  их  прибывает  едва три
тысячи.  И все же, как ни  жидки и слабы эти группки федератов, все же они -
единственное,   что  можно  отметить  как   нечто  движущееся   с  некоторой
целесообразностью  на  этой  странной  сцене.  Остальное  представляет собой
злобное  жужжание  и  кипение,  беспокойное подергивание  и  стоны  огромной
Франции,  которая  точно  зачарована своей  неналаживающейся  конституцией и
погружена в  ужасный,  полусознательный,  полубессознательный  магнетический
сон; и этот страшный магнетический сон  должен рано  или  поздно разрешиться
одним  из  двух: смертью  или  безумием.  Федераты  большей  частью несут  в
карманах какую-нибудь серьезную жалобу и петицию о побуждении к деятельности
"исполнительной  власти",  или,  как  шаг в  этом  направлении, о низложении
(Decheance) короля, или  по крайней мере об отстранении его. Законодательное
собрание  и  Мать  патриотизма  будут  им  рады,  и   Париж   позаботится  о
расквартировании их.
     Низложение короля,  а что же  дальше? Франция освобождена  от злых чар,
революция спасена,  все остальное  приложится,  отвечают  мрачный  Дантонкрайние   патриоты  из  глубины  своего  подполья,  в  которое   они  теперь
погрузились  и  где  составляют  заговоры.  Низложение,  отвечает  Бриссо  с
умеренными  патриотами, а затем может быть  коронован  маленький королевский
принц и над ним  поставлено регентство из жирондистов и  призванного обратно
патриотического  министерства.  Увы,  бедный  Бриссо,  ты  смотришь,  как  в
сущности и  все мы, жалкие люди, на ближайшее утро как на мирную обетованную
землю: решаешь вопрос до конца мира, хотя понимания твоего хватает не дальше
собственного  носа!  Крайние  патриоты  подполья умнее:  они  ясно  понимают
значение данного момента и оставляют прочее на волю богов.
     
     И не будет ли при  теперешнем положении дел самым вероятным исходом то,
что  герцог Брауншвейгский,  как раз  напрягающий свои огромные конечности в
Кобленце, чтобы подняться, прибудет раньше и положит  конец  всем проектам и
рассуждениям о низложении? Брауншвейг намеревается выступить, как говорят, с
80 тысячами человек, со злобными пруссаками, гессенцами и еще более злобными
эмигрантами. Подумайте: генерал Великого Фридрихаармии? А  наши генералы? Что касается  Лафайета, по поводу последнего визита
которого  заседает комитет и вся Франция волнуется и  высказывает порицание,
то  он,  по-видимому, скорее  готов сражаться с нами,  чем  с  Брауншвейгом.
Люкнер  и   Лафайет  говорят,   что   поменяются  корпусами,   и  производят
передвижения,  которых  патриоты  не могут понять. Ясно только  одно, что их
корпуса маршируют и передвигаются внутри страны, гораздо ближе к Парижу, чем
раньше!  Люкнер  требует  к себе Дюмурье, находящегося в Мольде,  в  местном
укрепленном  лагере, на что  этот муж совета отвечает, что так как австрийцы
близко и он занят обучением  нескольких  тысяч  людей, чтобы сделать из  них
годных солдат, то он ни в коем случае не может  повиноваться  этому приказу,
что  бы  из   этого  ни  вышло6.   Санкционирует  ли  злосчастное
Законодательное собрание поведение  Дюмурье, который обращается  к нему, "не
зная, существует ли военное министерство"? Или оно  санкционирует  поведение
Люкнера и эти передвижения Лафайета?
     Гогенцоллернов.

     Это бедное Собрание не знает, что делать. Оно постановляет, однако, что
штаб Парижской гвардии и вообще все подобные штабы, большей частью состоящие
из фейянов, должны быть распущены и смещены. Оно серьезно  ставит вопрос,  в
какой форме следует объявить, что Отечество в опасности. И  наконец 11 июля,
утром, в тот день, когда министерство  прекратило  работу, оно постановляет,
что Отечество со всей экстренностью должно быть объявлено в опасности. Пусть
теперь король  санкционирует это  заявление,  пусть  муниципалитет принимает
меры! Если такое заявление может помочь, то за ним не должно быть остановки.
     Отечество  действительно  в  такой опасности, в  какой едва  ли  бывала
какая-нибудь  страна.  Вставай,  Франция,  если  не  хочешь  превратиться  в
постыдную развалину! Однако разве не сто  шансов  против одного, что никакой
подъем в  стране  не  спасет  ее,  когда Брауншвейг, эмигранты и  феодальная
Европа уже так близко?

        "Глава вторая. В ПОХОД!"

     Но   для  нас  самым   замечательным   из   этих   сменяющихся  событий
представляются "шестьсот умеющих умирать марсельцев" Барбару.
     Немедленно  по получении  его просьбы Марсельский  муниципалитет собрал
этих людей; 5 июля, утром, городской совет  говорит им: "Marchez, abattez le
tyran" (Ступайте  свергните тирана)7, и  они, решительно  сказав:
"Marchons!" (Идем!), уходят.  Длинный  путь, сомнительное поручение, enfants
de la Patrie (сыны Отечества), пусть добрый гений будет вашим путеводителем!
Их собственные дикие сердца и наполняющая их вера поведут их, а разве это не
равносильно внушению  гения, более или менее доброго? Их 517 сильных  людей,
разделенных  на полусотни и  десятки  с начальниками над каждым отрядом. Все
они хорошо вооружены, с мушкетами на плече и саблями на боку; они даже везут
с  собой  три  пушки,  потому   что   неизвестно,  какие  препятствия  могут
встретиться  на  пути.   Есть  городские   общины,   парализованные  военным
министром;   есть  коменданты,   получившие  приказание   задерживать   даже