ожидают две  кареты с жандармами (Exempts). Жертвы должны подняться в кареты
под угрозой штыков. На вопрос д'Эпремениля, обращенный к толпе, имеют ли они
мужество, последовало  молчание. Они  садятся  в  кареты и  отъезжают,  и ни
восходящее майское солнце (а было  это утром 6 мая),  ни заходящее солнце не
радует их  души; они безостановочно едут все дальше: д'Эпремениль - к самому
далекому  острову Св. Маргариты,  или Иерроостров  Калипсокоторый существовал тогда неподалеку от Лиона.
          приплыл Одиссей; локализация острова неопределенна.

     Капитан д'Агу может ожидать теперь  повышения в чин майора и  должности
коменданта Тюильри36 и на  этом  покинуть  историческую сцену, на
которой все же  ему было суждено исполнить значительное дело. Ведь не только
д'Эпремениль и  Гуалар целыми и  невредимыми отправляются на юг,  но и -  по
тому же  неумолимому  приказу  -  сам  парламент  должен очистить помещение.
Подобрав полы своих длинных мантий,  все 165 парламентариев проходят  сквозь
строй  враждебных  гренадеров  - зрелище, достойное  богов и людей. Народ не
восстанет, он удивляется и ворчит; заметим, что враждебные  гренадеры  - это
французская  гвардия,  которая   в  один  прекрасный  день  перестанет  быть
враждебной! Одним словом,  Дворец правосудия очищен, двери заперты,  и д'Агу
возвращается в Версаль с ключом  в кармане, заслужив, как уже было  сказано,
повышение.
     Что же  касается  Парижского  парламента, выгнанного на  улицу, мы  без
сожалений расстанемся с ним. Через  две недели он  будет переведен в Версаль
на особые заседания для регистрации или, скорее, для отказа зарегистрировать
только  что  изданные  эдикты; будет собираться там в  тавернах и  кабаках с
целью  сформулировать  свой  протест37  или  будет  обескураженно
бродить  в развевающихся  мантиях,  не зная, где  собраться; будет  вынужден
заявить  свой протест "у одного нотариуса" и в  конце концов  усядется сложа
руки (ему навяжут "вакации"), чтобы ничего не предпринимать; все это  вполне
естественно, так же как  похороны  мертвых  после сражения, и  не интересует
нас.  Парламент  Парижа исполнил свою роль: он сделал или не сделал все, что
мог, и вряд ли в будущем сумеет всколыхнуть мир.
     Так что же, Ломени устранил зло? Совсем нет, в лучшем случае - симптомы
зла, да  едва  ли  и  двенадцатую часть  этих симптомов,  возмутив при  этом
одиннадцать  других  частей!  Интенданты  провинций  и  военные   коменданты
находятся  на  своих  постах  в  назначенный  день 8  мая,  но  ни  в  одном
парламенте,  за  исключением парламента  Дуэ,  зарегистрировать новые эдикты
оказывается  невозможным. Нигде не состоялось  мирного подписания чернилами,
но  произошло  повсеместно  пролитие крови,  прозвучали угрозы,  обращения к
простому праву кулака! Разгневанная Фемида обращает к бальяжам, к Пленарному
суду лик войны; местное дворянство на ее стороне, а также все, кто ненавидит
Ломени  и  плохие времена; через  своих адвокатов и судебных  приставов  она
вербует себе  низшие  слои  общества.  В  Ренне,  в Бретани, где интендантом
служит известный  Бертран де Мольвиль, постоянные кровопролитные драки между
военными  и  штатскими  переросли  в  уличные  столкновения,  сопровождаемые
метанием камней, стрельбой из ружей, а эдикты так и остаются неподписанными.
Обеспокоенные  бретонцы  посылают  к  Ломени   депутацию  из  12  человек  с
протестом;  однако,  выслушав  их,  Ломени заключает  их в  Бастилию. Вторую
депутацию, более  многочисленную, он посылает встретить по дороге и угрозами
заставляет ее повернуть обратно.  И  вот теперь третья, самая многочисленная
депутация с возмущением послана по разным дорогам; ей отказывают по прибытии
в  приеме,   она  собирается   на  совещание,  приглашает  Лафайета  и  всех
патриотов-бретонцев, находящихся в  Париже; депутация приходит в волнение  и
превращается    в     Бретонский    клубякобинцев38.
     группой депутатов Национального собрания из Бретани.

     Восемь парламентов отправлено в изгнание39, другим  тоже  не
помешало  бы это  лечение, но его  не  всегда  легко применить. В  Гренобле,
например,  где  Мунье  и  Барнав не тратили  времени зря,  парламент получил
соответствующий указ (Lettres de Cachet), повелевающий ему самому  удалиться
в изгнание, а поутру, вместо  того чтобы закладывать кареты, зловеще  бьют в
набат, и весь день он взывает и грохочет,  с гор спускаются толпы крестьян с
топорами  и даже с огнестрельным  оружием, но солдаты не выражают желания (и
это чревато многим) иметь с ними дело.  Бедный генерал, над головой которого
"занесен топор",  вынужден  подписать капитуляцию:  обещать,  что  "указ  об
изгнании"  не будет приведен в исполнение, а драгоценный парламент останется
там, где он есть. И Безансон,  и Дижон, и Руан, и Бордо совсем не те, какими
им  бы следовало быть!  В  По, в  Беарне, где старый  комендант отказался от
своего  поста, нового коменданта (Граммона,  уроженца этих  мест)  встречает
процессия городских жителей, несущих люльку Генриха IV,  святыню  города,  и
заклинает его  в то время, когда он преклоняет колено перед этим черепаховым
панцирем,  в котором качали великого Генриха, не попирать беарнскую свободу,
а  также  сообщает  ему,  что  в общем и целом  пушки Его  Величества  будут
находиться  в  полной сохранности -  под  надзором  преданных Его Величеству
горожан По; и  вот пушки  стоят, нацеленные на  стены  крепости  и готовые к
действию40.
     По-видимому,  у  ваших  "судов  бальяжей"  будет  бурное  детство.  Что
касается   Пленарного   суда,   то    это   учреждение   в   прямом   смысле
мертворожденное41.  Даже придворные относятся к нему недоверчиво;
старый  маршал Брольи отклонил честь заседать в  нем.  Под напором  всеобщих
насмешек,  граничащих с ненавистью, этот злополучный Пленарный  суд собрался
всего  один раз, второго  раза уже не было. Несчастная страна! Гидра разлада
шипит, высовывая свои раздвоенные языки, повсюду, где только Ломени поставит
ногу. "Едва комендант  или королевский комиссар, - пишет  Вебер, -  входит в
один  из  этих  парламентов,  чтобы зарегистрировать  эдикт,  весь  трибунал
испаряется, и комендант остается один на один с писцом и первым президентом.
Когда  же  эдикт регистрируется  и комендант  уходит, весь  трибунал  спешит
обратно  и  объявляет  эту  регистрацию недействительной.  Дороги  заполнили
большие депутации парламентов,  едущие  в  Версаль  добиваться, чтобы король
собственноручно  вычеркнул их регистрации,  или возвращающиеся домой,  чтобы
покрыть новую страницу новыми резолюциями, еще более дерзкими"42.
     Такова Франция 1788  года. Это уже  не Золотой или бумажный век надежды
со скачками, воздушными  шарами  и тонкими сердечными порывами;  ах, это все
ушло безвозвратно!  Золотой блеск потускнел, помраченный всходящими семенами
необычайной бури. Как в  "Поле и  Виргинии" Сен-Пьера изображается штормовое