крайней опасности  лев сначала возбуждает себя  ревом и  хлещет  хвостом  по
бокам. Так  и  парламент  Парижа.  По  предложению  д'Эпремениля  единодушно
произносится  патриотическая  клятва во взаимной солидарности - прекрасная и
свежая  мысль, которая в ближайшие  годы не останется  без подражаний. Затем
принимается смелая  декларация,  почти  Декларация прав  человекадекларация прав парламента, призыв ко всем друзьям свободы во Франции ныне и
во  веки веков. Все это или по  крайней мере суть  всего этого  заносится на
бумагу,  несколько  жалобный  тон  умеряет  героическую мужественность.  Так
парламент  звонит в  набат, который слышит весь  Париж,  который услышит вся
Франция,  и, бросив вызов  Ломени и деспотизму,  парламент  расходится,  как
после дня тяжелой работы.
     провозгласивший  основные  принципы нового, созданного революцией  общества.
Принята Учредительным собранием 26 августа 1789 г.

     Как чувствует  себя  Ломени,  обнаружив,  что его яйцо василиска (столь
необходимое  для  спасения Франции) разбито преждевременно, пусть догадается
сам  читатель!  В негодовании он хватает свои молнии (de cachet) и мечет две
из  них:  в д'Эпремениля и  в деловитого  Гуалара, чьи  услуги  в проведении
"второй  двадцатины"  и  "строгого распределения"  не  забыты.  Эти  молнии,
поспешно заготовленные  ночью  и  выпущенные  рано  утром,  должны  поразить
возбужденный Париж и если не успокоить его, то вызвать полезное ошеломление.
     Молнии  министра   могут  быть   посланы,   но  поразят  ли  они  цель?
Предупрежденные,  как полагают, какой-то дружеской  птичкой, д'Эпремениль  и
Гуалар,  оба,  ускользают  от  сержантов Ломени,  бегут, переодевшись, через
слуховые окна, по  крышам, к себе во Дворец  правосудия  - молния пронеслась
мимо.  Париж  (слух  разлетелся  моментально)  потрясен,  но  не  только  от
удивления. Два  мученика свободы сбрасывают  одежды, в  которых они  бежали,
надевают свои длинные мантии; обратите внимание,  уже  через час при  помощи
сторожей  и курьеров парламент  снова  созван,  со  всеми  его  советниками,
президентами  и даже  пэрами. Собравшийся парламент  объявляет, что два  его
мученика  не могут быть  выданы никакой в  этом подлунном мире власти, более
того,   "заседание  будет   непрерывным",  без  каких-либо   отсрочек,  пока
преследование не будет прекращено.
     И вот парламент ждет исхода, находясь в  состоянии непрекращающегося ни
днем  ни  ночью  извержения  горячих  речей,  жалоб,  протестов,  принимая и
отправляя курьеров.
     Пробудившийся  Париж снова наводняет внешние  дворы, кипит и еще  более
буйно, чем  прежде, разливается по улицам. Повсюду  сумятица  и неразбериха,
как в Вавилоне, когда  строителей  башни  вдруг охватил ужас непонимания, но
они все еще держались вместе, не думая разбегаться.
     Ежедневно Париж  переживает  смену  периодов работы  и  сна,  и  сейчас
большинство европейцев и африканцев  спит. Но  здесь, в вихре  слов,  сон не
приходит;  тщетно простирает ночь  над  дворцом  свой покров темноты. Внутри
шумит  необоримая  готовность   принять  мученичество,  умеряемая  несколько
жалобным тоном. Снаружи слышится неумолчный гул выжидания, становящийся чуть
сонливым. Так продолжается 36 часов.
     Но  послушайте!  Что  за   топот  раздается  в  глухую  полночь?  Топот
вооруженных  людей,  пеших и конных;  это  французская гвардия и швейцарские
гвардейцы движутся сюда молчаливым  строем при свете факелов! Здесь и саперы
с топорами и ломами: вероятно, если двери не будут открыты, их взломают! Вот
капитан  д'Агу,  посланный  Версалем. Д'Агу  известен своей  решительностью:
однажды он вынудил самого  принца Конде - всего-навсего пристальным взглядом
- дать  ему  удовлетворение  и  драться  на  дуэли 34;  и вот  он
приближается с топорами и факелами к святилищу правосудия. Это кощунство, но
что  же  делать?  Д'Агу - солдат,  он  признает  только  приказы  и движется
бесстрастно, как бездушная машина.
     Двери отворяются по его требованию одна за другой, в топорах нужды нет.
Вот  распахивается последняя дверь, и перед ним сенаторы  Франции в  длинных
мантиях: 167  по  списку,  17  из  них  - пэры, они  величественно  проводят
"непрерывное заседание". Не будь  этот человек  военным, закованным в броню,
это зрелище,  эта  тишина,  нарушаемая только  стуком его собственных сапог,
могли бы  поколебать его!  Потому  что  167 человек встречают  его  гробовым
молчанием;  некоторые уподобляют  его молчанию римского Сената при нападении
Бреннаполицией35.   "Господа,  -  сказал  д'Агу,   -   именем  короля!"
(Messieurs, de par  le roi!), специальным приказом на него, д'Агу, возложена
прискорбная обязанность арестовать двух человек: месье Дюваля д'Эпремениля и
месье  Гуалара  де Монсабера,  каковых двух почтенных  господ  он  призывает
"именем  короля"  отозваться самим,  поскольку  он не имеет чести их  знать.
Глубокое  молчание!  Шумок перерастает в ропот.  "Мы  все  д'Эпременили!"  -
отваживается один, другие  голоса  поддерживают его. Председатель вопрошает,
применит  ли  д'Агу  силу? Капитан д'Агу,  которому оказана честь  исполнить
приказ  короля, должен  исполнить  приказ  короля;  он  бы  с  удовольствием
обошелся  без насилия, но если  придется,  то применит; он дает  высочайшему
сенату время обсудить, какой из способов предпочтительнее. После  чего д'Агу
с солдафонской любезностью удаляется на некоторое время.
     захвативших Рим.

     Но какая от этого польза, достопочтенные сенаторы? Все выходы перекрыты
штыками. Ваш курьер скачет в  Версаль сквозь ночной туман и вернется назад с
известием,  что  приказ подлинный, что он  не  будет  отменен. Внешние дворы
кишат  праздношатающимися,  но гренадеры  д'Агу стоят  несокрушимой  стеной,
никакое   восстание  не   освободит  вас.  "Господа,   -  произносит   тогда
д'Эпремениль,  -  когда  победоносные галлы  вошли во взятый приступом  Рим,
римские сенаторы,  облаченные в  пурпур, остались  сидеть в своих  курульных
креслах с гордым и спокойным видом,  ожидая  рабства или смерти. Таково и то
возвышенное зрелище, которое вы в этот час являете миру (a l'univers), после
того  как  великодушно..." -  и еще много  подобного,  что можно прочитать и
сейчас.
     О  д'Эпремениль, все  тщетно! Вот  возвращается  непробиваемый  капитан
д'Агу  со своими бесцеремонными солдафонскими манерами.  Деспотизм, насилие,
разрушение  олицетворяет  его  колеблющийся  султан.  Д'Эпремениль  вынужден
замолчать  и  героически сдаться, пока  не  случилось  что-либо похуже.  Ему
героически  подражает  Гуалар.  С  очевидным,  но  не  воплощенным  в  слова
волнением   они  бросаются   в  объятия  своих  братьев-парламентариев   для
прощального поцелуя,  и  вот  среди протестов  и стенаний  из 165 уст, среди
стонов  и пожатий рук  и бури  парламентских  излияний чувств их выводят  по
извилистым коридорам  к задней двери,  где  в серых  рассветных  сумерках их