совести, чего бы не дал какой-нибудь немецкий археолог, чтобы переночевать в
древнем храме?"  (основан греками середине VII в. до н. э.)
     Дороги  в  Италии были в то  время  еще  небезопасны,  однако Кольдевей
чувствует себя  разочарованным: "Надежда  встретить разбойников,  еще десять
лет назад вполне реальная, свелась теперь к минимуму. Одного из  них, на вид
чрезвычайно опасного, мы как-то видели на шоссе, что  проходит возле храмов.
Он стоял, широко расставив ноги, глаза на его бронзовом лице блестели, а его
калабрийская шапочка и  вообще все  его одеяние  являло собой  такое буйство
красок, какое мне до  того приходилось видеть лишь в  спектре двууглекислого
натрия. На  наше  счастье, близ дороги был винный  погребок, и мы быстренько
туда  заскочили,  но он  последовал  за нами,  и, когда мы  затеяли невинный
разговор  с хозяйкой и ее  длинными, чрезвычайно выразительными  серьгами  о
том,  который  теперь час, он вмешался и сказал с  неистребимым  австрийским
акцентом: "Без четверти  пять".  Оказалось, что он  из Венеции, долгое время
работал в Австрии и Баварии и вовсе не разбойник".
     2 октября 1897 года Роберт Кольдевей  "под  страшным секретом" сообщает
одному  из  своих  приятелей  о  готовящихся   раскопках  в  Вавилоне.  Дело
продвигалось  медленно. 2  августа  1898  года  он пишет тому же приятелю  о
совещании  у  Рихарда  Шене,  генерального директора  Берлинского  музея,  и
восклицает: "Вавилон будет раскопан!!", а после двух  восклицательных знаков
продолжает: "Я тружусь  сейчас  над составлением инструкции для  экспедиции.
Предприятие пока рассчитано на один год.  Я  требовал в докладе ассигнований
500 000 марок в расчете на пять лет работы, причем в  первый  год -  140 000
марок".  21  сентября  он сообщал: "Я - начальник  экспедиции с  окладом 600
марок в месяц... От радости, что называется, ног под собой не чую... Если бы
мне кто-нибудь шестнадцать лет назад сказал, что я буду раскапывать Вавилон,
я бы счел его сумасшедшим".
     Как показало будущее, выбор был сделан удачно: Кольдевей был именно тем
человеком, которому эта задача оказалась по плечу. Когда  ему было  тридцать
восемь  лет, он писал в одном из своих писем: "Во мне постоянно словно сидит
кто-то,  кто мне говорит: "Так, Кольдевей, теперь ты можешь делать только то
или только это",  - и тогда все  остальное перестает для меня существовать".
Так поступал он всегда  - и тогда, когда вокруг свистели пули разбойников, в
существовании которых  он  сомневался,  и  тогда,  когда  он  обнаружил сады
Семирамиды и раскопал Э-темен-анки - Вавилонскую башню.
     "Англичане во время своих раскопок в Вавилоне и Ассирии рыли в основном
шахты  и  туннели, некоторые из  таких шахт сохранились  до сих пор;  пройти
через  них можно,  но  в  большинстве случаев это  связано  с трудностями  и
неприятностями.  Обычно  я,  прежде  чем  войти,   стреляю,   чтобы  выгнать
гнездящуюся  там  живность, в особенности сов, гиен, которые порой  до  того
обалдевают, что со страху даже не знают, что предпринять - кидаться на людей
или бежать".
     Письма  Кольдевея  пестрят  подобного  рода заметками.  Это  всего лишь
беглые замечания, но они, так же как только что приведенные нами  отрывки из
писем, помогают наглядно  представить себе  те препятствия  и затруднения, с
которыми археологам приходится сталкиваться на каждом шагу, но о  которых не
принято говорить в монографиях.  В научных публикациях, в ученых  трактатах,
где  подводятся  итоги  большой,  нередко  многолетней   научной  работы,  в
большинстве случаев обо всем этом ничего не сообщается: ни о климате,  часто
доставляющем  немало  неприятностей, ни  о  болезнях, ни  об  ограниченности
местных властей или плохой охране,  ни о всякого рода сброде, невесть откуда
слетающемся к  месту раскопок,  ни о  многих и  многих других  препятствиях,
которые приходится  преодолевать исследователям.  А в письмах Кольдевея  все
это есть.
     В них можно найти немало упоминаний о грабителях из племени шаммаров, о
том, что дороги небезопасны. Из-за того, что дороги небезопасны, сюда нельзя
доставить тростниковые  маты, сахар, лампы, - владельцы караванов заламывают
дикие цены.  Его сотрудникам приходится  ездить с вооруженным эскортом; но и
здесь Кольдевей не теряет чувства  юмора: "Позавчера  к  нам пожаловали люди
Бени Хедшейма,  чтобы потребовать, правда, несколько шумно, украденных у них
овец. Вчера  наши парни  взяли  реванш. Примерно двести человек  во  главе с
шейхами Мухаммедом, Абудом и Мизелем - кроме них  впереди  ехали еще человек
двадцать - отправились в район Черчера. Там дело дошло до обычной потасовки,
закончившейся  стрельбой. Противная сторона потеряла  одного  убитого и одну
винтовку.  Что  касается  наших,  то  один из рабочих  был  ранен  в  живот,
нескольким разбили головы,  одному из стражников  с  типично арабским именем
Дейбель  -  ему  непременно  нужно  было  принять  во  всем этом  участие  -
прострелили бедро;  Дейбель уложил на месте своего противника и захватил его
ружье. Таким  образом,  потери примерно одинаковы -  здесь два  раненых, там
один  убитый  и  одна  потерянная  винтовка.   Вечером  Дейбель,   маленький
приветливый человечек  в не слишком  чистой рубашке,  налепив на рану добрый
кусок  пластыря  - тесто, в которое входит мука,  масло  и соль, восседал  в
самом лучшем расположении  духа в сторожке, окруженный почитателями, которые
восхваляли до небес его львиную храбрость, и врал как сивый мерин".
     Пришлось  Кольдевею  и  самому  побывать под огнем. "Для сынов  пустыни
ружья  - своего  рода  хлопушки, а стрельба  - удовольствие,  в  котором они
никогда себе  не отказывают". Возвращаясь с очередных раскопок, на сей раз в
Фаре, он ехал прохладной ночью назад в Вавилон.
     "На расстоянии примерно двух часов пути после Мурадии нас обстреляли из
деревушки, расположенной  справа от дороги. Простодушные жители приняли нас,
очевидно,  за монтефикских арабов,  собравшихся в грабительский  поход, а  в
таких  случаях  не  принято  долго рассуждать. Чтобы  убедить  их,  что  они
ошиблись, мы  медленно  продолжали наш  путь навстречу выстрелам до тех пор,
пока дробинки не запрыгали по нашим седлам, а свист пуль не перешел на столь
характерные  для   близкого   и   прицельного  выстрела   пронзительные,  но
обрывающиеся тона.
     Оба солдата из нашего  эскорта не переставали кричать  "аскер, аскер!",
то есть "солдаты", чтобы  дать понять, что мы не злоумышленники. Но их крики
не были слышны из-за стрельбы, воинственных  криков арабов, а также воплей и
трелей их жен, которые таким способом подбадривали свою худшую половину.
     Арабы растянулись в  темноте в  длинную разомкнутую цепь не далее чем в
сотне  метров от  нас. Вспыхивавшие беспрестанно огоньки выстрелов делали не
слишком темную ночь более темной, чем она была на  самом деле. Наш  помощник
повара Абдулла,  направлявшийся  в Хиллех  для  того,  чтобы там  отдохнуть,
спрятался за вьючной лошадью и, вытянув руку с зажатой в ней  полой  пальто,
кричал:
     "Дорогой  Аллах!", чем  развеселил  всех  остальных  -  его  еще  долго
поддразнивали на протяжении оставшегося пути.
     Наконец арабы опомнились, прекратили стрельбу и подбежали  к нам. Около