лошадей, перевозя эти проклятые камни".
     Будь  Лэйярд наблюдательнее, он бы  сам мог все  это заметить.  Однако,
прежде   чем   Лэйярд   сумел   соотвествующим   образом  использовать   эту
необыкновенную  весть,  затруднения  его  разрешились  совсем иным  и,  надо
сказать, самым неожиданным образом: вскоре после беседы  с капитаном Лэйярду
представился случай посетить пашу... в тюрьме. Да-да, Лэйярду посетить пашу,
а  не наоборот.  Милостивая судьба, которая  лишь немногим  деспотам  дарует
долгую жизнь, позаботилась о том, чтобы паша был смещен; теперь ему пришлось
держать ответ за  все им содеянное.  Лэйярд нашел его в  какой-то дыре, куда
свободно проникал дождь. "Окаянные людишки! - вскричал паша, увидев Лэйярда.
- Вчера  еще эти собаки целовали мне ноги, а  сегодня все против меня. -  И,
взглянув на потолок, добавил: - Даже дождь".
     С  падением  власти  деспота  Лэйярд  смог беспрепятственно  продолжать
работы.   Однажды   утром   со   второго   раскопа,   который   находился  в
северо-западном  углу холма, прибежали взволнованные рабочие:  они потрясали
своими кирками, кричали  и  танцевали,  казалось,  в их волнении причудливым
образом  переплелись  радость и страх.  "Поскорее, о бей, скорее, -  кричали
они, - нет  бога,  кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его!  Мы  нашли  Нимрода,
самого Нимрода, мы видели его собственными глазами..."
     Лэйярд летел к раскопу на крыльях надежды. Разумеется, он ни на секунду
не поверил  тому,  что утверждали  арабы,  которые  решили,  что  им удалось
откопать статую Нимрода, но  он сразу подумал об успехах Ботта:  может быть,
речь  шла  об  одной  из тех  диковинных  статуй получеловека-полуживотного,
несколько  экземпляров  которых  Ботта  удалось отыскать? А  затем он увидел
исполинскую алебастровую  голову  от  туловища  крылатого человекольва. "Она
удивительно хорошо сохранилась.  Выражение  лица было  спокойным  и в  то же
время ..величественным; черты  лица переданы так свободно  и в то же время с
таким  пониманием законов  искусства, какое с трудом можно было предположить
для столь  далекой от  нас эпохи". Сегодня  мы знаем, что  это была  одна из
многих статуй ассирийских астральных богов; таких богов было четыре: Мардук,
которого  изображали  в  виде крылатого  быка,  Набу  -  его  изображали как
крылатого человека, Нергал - крылатый лев и Нинурта, которого  изображали  в
виде орла.
     Лэйярд был  глубоко  потрясен.  Позднее  он  писал:  "Целыми  часами  я
рассматривал  эти таинственные  символические изображения и  размышлял об их
назначении  и их  истории.  Что более благородное мог бы ввести тот или иной
народ в  храмы  своих  богов? Какие более возвышенные изображения могли быть
заимствованы  у природы людьми, которые... пытались  найти воплощение  своим
представлениям о мудрости, силе  и вездесущности высшего существа? Что могло
лучше олицетворять  ум и знания, чем голова человека,  силу  - чем  туловище
льва, вездесущность - чем крылья птицы!
     Эти крылатые человекольвы вовсе не были бессмысленными творениями,  они
не были лишь плодом  досужей фантазии - их внешний вид передавал то, что они
должны были  символизировать. Они  внушали благоговение, они были созданы  в
назидание поколениям  людей,  живших  за  три  тысячелетия  до  нас.  Сквозь
охраняемые ими порталы несли свои жертвоприношения  правители, жрецы и воины
еще  задолго  до того,  как  мудрость  Востока  распространилась на  Грецию,
снабдив  ее   мифологию   издавна   известными   ассирийцам   символическими
изображениями.  Они  были  погребены под  землей  еще  до  основания Вечного
города, и о их существовании никто  не  подозревал.  Двадцать пять  столетий
были они скрыты от  взоров людей и вот появились вновь  во всем своем  былом
величии. Но как изменилось все кругом... Великолепные храмы и богатые города
превратились в  руины, едва угадываемые под бесформенными  кучами земли. Над
теми обширными  залами,  где  некогда  стояли эти  статуи, плуг  провел свою
борозду и волнами колыхалась тучная нива. Монументы, сохранившиеся в Египте,
немые  свидетели былой мощи  и  славы,  не  менее поразительны,  но  они  на
протяжении столетий стояли открытые  всем взорам. Те же, с которыми довелось
столкнуться  мне,  только  что появились из  небытия, словно  специально для
того,  чтобы  подтвердить  слова  пророка:  "Некогда  Ассур   был  как  кедр
ливанский, весь покрытый листвой, раскидистый, высокий, и вершина его высоко
возвышалась..."
     В  Книге  пророка  Софонии  содержится  и  продолжение  этого  ужасного
пророчества:
     "И прострет он руку свою на Север, и уничтожит Ассур, и обратит Ниневию
в развалины, в место сухое, как пустыня. И покоиться будут среди нее стада и
всякого рода животные; пеликан и еж будут  ночевать в  резных украшениях ее;
голос  их  будет  раздаваться  в окнах, разрушение  обнаружится  на  дверных
столбах,  ибо  не  станет  на них  кедровой  обшивки. Вот  чем  будет  город
торжествующий, живущий беспечно, говорящий в сердце своем: "Я - и нет иного,
кроме меня". Как  он стал развалиной, логовищем для зверей!  Всякий, проходя
мимо него, посвищет и махнет рукою".
     Пророчество  это  сбылось  еще  много  столетий  назад.  Теперь  Лэйярд
извлекал на свет то, что осталось от этой древней цивилизации.
     Известие  о находке  (она  вызвала  некоторое  смятение  среди  местных
жителей)  распространилось с быстротой молнии.  Из близких  и дальних мест к
Нимруду  потянулись бедуины,  появился даже некий  шейх, а с ним чуть  ли не
половина  его племени; все они разряжали в воздух свои ружья, словно салютуя
миру, исчезнувшему в  незапамятные времена. Это было фантастическое зрелище.
Бедуины  подъезжали  вплотную  к  раскопу,  вглядывались  в   отбеленную  на
протяжении тысячелетий  грунтовыми  водами гигантскую  голову, простирали  в
изумлении руки к небу и призывали Аллаха.
     Лишь после длительных уговоров удалось убедить шейха залезть в раскоп и
удостовериться, что это  все не видение, не какой-либо страшный джинн и даже
не божество, собравшееся явиться свету. "И все  же, - воскликнул шейх, - это
не может быть делом рук человеческих: здесь замешаны те  гиганты,  о которых
пророк, мир праху его, говорил, что  они были выше самых  высоких  финиковых
пальм.  Это  один из тех идолов, которых Ной, мир праху  его, проклял  перед
потопом". Тем временем один из арабов, увидевших алебастровую голову, бросив
свои дела, помчался в  Мосул,  крича по пути  всем  и каждому,  что  великий
Нимрод восстал из гроба, чем вызвал немалый переполох на мосульском базаре.
     Делом заинтересовался кади. Он учинил арабу допрос: что же, собственно,
найдено? Кости,  останки Нимрода или только  его изваяние?  Он  обратился за
советом  и  к  муфтию.  Тот  подошел  к  вопросу  с теологических позиций  и
попытался установить, был Нимрод правоверным или же он был неверной собакой.
     Губернатор,  преемник  одноглазого паши, принял соломоново  решение: на
всякий случай  он  предложил Лэйярду  обращаться с  "останками" с величайшим
уважением, а дальнейшие раскопки приказал на время приостановить. Запрещение
производить раскопки? С этим Лэйярд сталкивался не  впервые.  Он  потребовал
аудиенции  у паши,  и ему  удалось  его убедить, что чувства  правоверных не
будут  задеты,  если он продолжит раскопки. А подоспевший  к  этому  времени