господствовавший  тогда  вообще  в  Испании,   и   предрассудки,   владевшие
множеством умов, не преминули родить массу врагов литературы в духе  Ювенала
[864]. Сентено, хотя был человек талантливый, не обладал  ни  талантом  быть
счастливым, ни достаточной ловкостью против людей, тем  более  ожесточенных,
что они сражались оружием, которое им было столь свойственно на  поле  битвы
за правоверие. Сентено полагался на чистоту своих религиозных убеждений и на
широту своих познаний. На него посыпались доносы, которые представляли такое
же разнообразие, как разнообразны были состояние и положение  нападавших  на
него. В одно и то же время  одни  обвиняли  его  в  нечестии  (преступление,
равное тогда в Испании материализму и атеизму), другие - в ереси  иеракитов,
лютеран и янсенистов. Большая слава подвергавшегося доносам, покровительство
графа де Флорида-Бланки, первого государственного секретаря,  опасение,  что
ненависть,  зависть  и  злопамятство  довели  доносчиков   до   клеветы,   и
невозможность,  чтобы  Сентено  в  одно  и  то  же  время  был  атеистом   и
лютеранином, - все это  не  позволило  трибуналу  заключить  его  в  тюрьму.
Удовлетворились тем, что вместо тюрьмы ему назначили монастырь Св.  Филиппа,
с приказанием  являться  в  инквизицию  каждый  раз,  как  его  позовут.  Он
защищался со всем преимуществом, которое давало  ему  знание  чистых  правил
учения; его репутация стала бы  более  блестящей,  если  бы  его  речь  была
напечатана.  Однако  он  не  мог  избежать  осуждения  в   качестве   сильно
подозреваемого в ереси;  он  произнес  отречение  и  был  подвергнут  разным
епитимьям. Это обхождение повергло Сентено в такое уныние,  что  закончилось
потерей рассудка. В этом состоянии он умер  в  монастыре  Аренас,  куда  был
сослан. Пункты его обвинения были:
     1. Осуждение девятидневок, молитв по четкам,  крестных  ходов,  стояний
[865] и других  благочестивых  упражнений  в  том  же  роде;  это  обвинение
основывалось на надгробной речи по одном вельможе,  в  которой  он  говорил,
будто благотворительность  была  любимой  добродетелью  покойного  и  в  ней
заключается действительная набожность, а не  в  чисто  наружных  религиозных
действиях, не причиняющих ни трудов, ни хлопот, не  требующих  денежных  или
иных жертв.
     2. Отрицание существования лимбов [866], местопребывания душ некрещеных
младенцев; доказательством этого обвинения послужило уничтожение  вопроса  и
ответа о лимбах, сделанное одним автором катехизиса по его совету. Этот труд
был напечатан для употребления в бесплатных школах Мадрида,  и  Сентено  был
его  цензором.  На  первый  пункт  обвинения  Сентено  дал  ясное  и  четкое
объяснение, опирающееся на тексты Священного Писания, творения святых  отцов
и принципы действительного благочестия. Он доказал внутреннее  согласие  его
защиты с выражениями, употребленными в его проповеди,  оригинал  которой  он
представил  как  доказательство  своей  невиновности.  Относительно  второго
пункта он сказал, что существование лимбов не определено  как  догмат  веры;
что не следует об этом упоминать в катехизисе, где,  по  его  словам,  может
быть речь только о догмате; что он упразднил это место в  катехизисе,  чтобы
христиане не смешивали того, что является еще предметом спора для католиков,
с тем, что определено Церковью. От него формально потребовали заявить, верит
ли он в существование лимбов. Он возразил, что не обязан отвечать,  так  как
это не догмат веры; но, не имея  поводов  скрывать  свой  образ  мыслей,  он
признается, что не верит в их существование. Он просил  позволения  написать
богословский трактат,  в  котором  предлагал  доказать  истину  своих  слов,
смиренно подчиняясь определениям Церкви. Позволение было  дано.  Он  написал
двадцать страниц в лист, мелким письмом и сжатыми буквами, так что этот труд
образует том в одну восьмую  листа.  Я  прочел  его  из  любопытства  и  был
восхищен при виде неизмеримой и глубокой учености: в нем соединено все,  что
святые отцы и  великие  богословы  говорили,  начиная  с  Иисуса  Христа,  а
особенно со времени св.  Августина,  о  вечной  участи  людей,  умерших  без
крещения  и  не  совершивших  никакого  смертного  греха.  Очевидность  этих
доказательств  не  могла  его  спасти.  Один  босоногий  кармелит   и   один
францисканец были главными квалификаторами и в окончательной отметке назвали
Сентено сильно подозреваемым в ереси.
     27. Сеспедес (доктор Пабло де), родившийся в Кордове, пребендарий [867]
кафедрального собора этого города, живший в Риме. Вальядолидская  инквизиция
затеяла в 1560 году процесс против него за несколько писем к дому Бартоломео
Кар-ранса, архиепископу Толедскому, найденных  в  бумагах  этого  прелата  с
черновиками адресованных  ему  ответов.  Мотивом  обвинения  послужило  одно
письмо из Рима от 17 февраля 1559 года, в котором, кроме  отчета,  даваемого
(как и в других письмах) о ходах, предпринятых в  его  пользу,  он  позволял
себе дурно отзываться о главном инквизиторе Вальдесе и  трибунале  испанской
инквизиции. Сеспедес был великим литератором, художником, поэтом и  искусным
моделировщиком из воска. Он составил поэму в октавах  О  покаянии.  Хуан  де
Версоса, уроженец  Арагона,  и  Франсиско  Пачеко  (сочувственно  цитируемые
Николасом Антонио в его Библиотеке) с большой похвалой  отзываются  об  этой
поэме.  Сеспедес  продолжал  свое  пребывание  в  Риме,   и   вальядолидские
инквизиторы не могли привести в исполнение свои проекты мести.
     28. Чумасеро (дон Хуан де) - см. главу XXVI.
     29.  Клавихо-и-Фахардо  (дон  Хосе  де),  главный   директор   кабинета
естественной истории в Мадриде. Это один из ученейших испанцев,  посвятивший
себя наукам в царствование Карта III и Карла IV. Инквизиция двора  возбудила
против него процесс как против заподозренного  в  усвоении  антихристианских
принципов новой философии. Мадрид  был  его  тюрьмой,  и  это  было  большим
счастьем для него, потому что он сохранил свою честь и свое место. Он  тайно
явился перед трибуналом, когда был позван, был присужден к тайным  епитимьям
и произнес легкое отречение при закрытых дверях в  зале  святого  трибунала.
Правда, улики против него были очень слабы; впрочем, он  дал  своим  тезисам
такой оборот, что заставил верить в свое католическое исповедание. Некоторые
тезисы, по-видимому,  оправдывали  обвинение  в  натурализме,  другие  могли
заставить  смотреть  на  него  как  на  деиста  или   как   на   затронутого
материализмом. Он долго жил в Париже и был  в  дружбе  с  Бюффоном  [868]  и
Вольтером [869]. Он редактировал журнал под заглавием Мыслитель в то  время,
когда едва можно было  найти  мыслящего  человека.  Лангль  сказал  в  своем
Путешествии в Испанию, что этот труд не имеет заслуг; если бы автор  говорил
правду, это утверждение было бы, может быть, единственной  истиной,  которую
можно  найти  в  его  книге.  Но  возможно,  что  он  ошибся  также  в  этом
обстоятельстве, судя по ошибкам, в которые он впал в других обстоятельствах.
Правительство назначило Клавихо  редактором  Меркурия;  он  напечатал  также
перевод Естественной истории Бюффона, обогащенный примечаниями. Так как этот
труд написан с величайшей чистотой стиля и без галлицизмов, приобретение его
может быть очень важным  для  того,  кто  ищет  произведения,  богатого  тем
изяществом, которое может представить  испанский  язык.  Граф  Аранда  [870]
поручил ему также управление труппой трагических актеров.
     30. Клементе (дом Хосе), епископ Барселоны, - см. главу XXIX.