- Еще раз! Это тридцать третья. Глупо гордиться этим, правда? Но я не
могу иначе. И еще одно радует меня. Он хотел рассердить меня, не  правда
ли, и назвал меня пиратом. Почему он не  попрекнул  меня  моими  летами?
Такому остроумному молодчику приходят в голову всякие вещи.  Он  мог  бы
сказать: "Если бы меня не удерживало уважение к возрасту" и так далее  -
это известная штука. Ну, и вот, это не пришло ему в голову! И поэтому  я
уже почти не сержусь на него. Я буду драться с ним  только  потому,  что
это доставляет мне удовольствие!
   В это мгновение он столкнулся с Нино. Мальчик дрожал  от  сдержанного
воодушевления. Его взгляды вылетали из-под высоких дуг бровей, как  юные
гладиаторы; он тихо и твердо попросил:
   - Возьмите меня с собой!
   - Почему бы и нет?
   - Нет, нет! Не берите  его!  -  крикнула  Джина,  но  смех  Сан-Бакко
заглушил ее слабый голос.
   - Теперь мы должны поупражняться! - приказал он.  -  Идем,  вот  твой
флорет.
   И он опять дал ему трость из слоновой кости. Они стали фехтовать.
   - Вперед! - командовал Сан-Бакко. - Другие сказали  бы  тебе:  ждать,
подпустить противника к себе; я говорю: вперед!
   - Не берите его, - повторила Джина еще  тише.  Но  сейчас  же  у  нее
вырвалось:
   - Как это красиво! Почему это два человека, выставляющие вперед  одну
ногу, вытягивающие назад левую руку и вперед правую и  скрещивающие  две
трости, - имеют такой смелый и благородный вид!
   Герцогиня сказала:
   - Вы знаете, что это за трости? Это скипетры старых придворных шутов.
Двое из этих крошечных созданий, которые прокрадывались по лестничкам  с
плоскими ступеньками в свои низкие каморки, и которым время  от  времени
было  позволено  мстить  знатным  и  могущественным  за   свое   жалкое,
презренное существование злыми шутками,  -  двое  из  них,  быть  может,
когда-нибудь дрались этими тростями. Но теперь...
   Она докончила  торжественно,  и  Джина  почувствовала  страсть  в  ее
словах:
   - Но теперь ими делают нечто  прекрасное,  как  вы  сказали,  синьора
Джина, - нечто смелое и благородное!
   - Нет, я не хочу больше думать о Проперции, - крикнула  она  себе.  -
Весь  вечер  я  чувствовала  над  собой  ее  руку.  Разве  я  не  начала
подозревать  самое  себя?  Теперь  я  хочу  сидеть  подле  этой  кроткой
мечтательницы и быть счастливой, как она.
   - Синьора Джина, я все больше убеждаюсь, что видела  вас  когда-то  -
нет, слышала. Ваш  голос  знаком  мне.  Мне  все  вспоминаются  какие-то
обрывки слов... подождите... Нет, я опять забыла.
   - Я не знаю, - ответила Джина. - Я не говорила, кажется, ни  с  одним
человеком.
   - Ах, все-таки, вспомните ночь: почти такую, кажется  мне,  как  эта,
несколько взволнованную, немного душную и  тревожную,  -  потому  что  я
сознаюсь вам, эта дуэль немного тревожит меня... и не одна она.  Словом,
если бы я только знала... Милая синьора Джина...
   Она схватила Джину за руку.
   - Вы счастливы?
   - Да. Но это было не всегда так: - если вы  знали  меня  прежде,  это
должно быть вам известно.
   Она думала:
   "Что с этой прекрасной женщиной? Она дрожит. Ее лицо должно  было  бы
быть солнцем для всех нас, а теперь я вижу на нем страдание  и  чувствую
сожаление к ней. Чтобы сказать ей успокаивающее?"
   - Слушайте, герцогиня. Судьба проста и справедлива, верьте  этому.  Я
обязана ей своим спасением.  Я  была  замужем  за  помещиком,  жившим  в
окрестностях Анконы, сельским бароном, который  пьянствовал,  проигрывал
мое состояние, предпочитал мне горничных. Он обращался со мной ужасно, в
то время, когда я должна была подарить  ему  ребенка.  И  я  умирала  от
страха и отвращения при мысли, что ребенок может быть похожим на него. Я
представлялась больной, чтобы не быть принужденной видеть  его  багровое
небритое лицо с узкими губами и низким лбом, выражавшим  жестокость.  На
каких более красивых чертах мог покоиться мой глаз? В нашем глухом  углу
была только одна прекрасная вещь: маленькая церковь, находившаяся в  ста
шагах от нашего дома. Ее стены были покрыты фигурами, совсем  маленькими
смеющимися ангелами. Там была и картина, мальчик с золотыми локонами,  в
длинной, персикового цвета одежде. Он протягивал левую руку назад,  двум
женщинам в светло-желтом и  бледно-зеленом.  В  правой  руке  он  держал
серебряную лампаду и освещал ею спрятавшийся во мраке сад... Что с вами,
герцогиня?
   - Ничего. Теперь мне легче. Благодарю вас.
   Теперь она знала, кто такая была Джина.
   - Рассказывайте дальше, пожалуйста.
   - Из-за этого мальчика я стала набожной и  не  пропускала  ни  одного
богослужения. Я приходила и ночью. Дверь церкви...
   - С вырезанными на ней головками ангелов, - дополнила герцогиня.
   - Не запиралась, - продолжала Джина, погруженная в воспоминания. -  Я
проскальзывала в нее, вынимала из-под плаща маленький фонарь  и  ставила
его на балюстраду перед приделом,  в  котором  он  шествовал  по  своему
темному пути. Я со страхом и ожиданием открывала  фонарь,  и  узкий  луч
света падал на его лицо и на  крупные,  загнутые  на  концах  локоны.  Я
опускалась на колени перед ним и стояла так часами. Я старалась  глубоко
и всецело проникнуться его чертами. Когда я на рассвете  кралась  домой,
на душе у меня было так же сладко и бодро, как сладко и бодро  было  его
лицо...
   У моего мужа,  который  видел  в  своем  доме  чуждого  своей  породе
ребенка, явилось подозрение. Один из слуг рассказал ему про  мои  ночные
уходы. Он мучил меня, но я молчала. Он никогда не открыл бы правды; ведь
сам он смотреть на картину был  не  в  состоянии.  В  конце  концов,  он
заподозрил одного из своих собутыльников и погиб пьяный в драке.
   - Вы простили ему? - спросила герцогиня.
   - Я простила ему и не жалею его.
   - Попал! - опять крикнул Сан-Бакко.
   - Стой! После такого удара ты не двинешься с места, говорю тебе!
   Старик и мальчик в последний раз скрестили трости. Герцогиня смотрела
на них молча, с нежным волнением. Они подошли к ней, взявшись  за  руки.
Дверь на террасу была теперь завешена, комната  закрыта,  полна  теплого