окутывает ни один из тех  покровов,  которые  в  нынешнее  время  делают
туманными почти все взоры, даже самые здоровые, и уносят  их  далеко  от
непосредственной действительности. Его глаза широко открыты  жизни;  мне
кажется, я понимаю это  впервые  только  теперь.  Жизнь  бросила  в  эти
открытые голубые  огни  все  свои  картины,  даже  отвратительные,  даже
постыдные, - но в них не образовалось шлака".
   - Вы изумительно молоды.
   - И сделал порядочную глупость. Драться с человеком, у которого кровь
лягушки, и который не дает даже подойти к себе! Ах, герцогиня,  сознаюсь
вам, я полагаюсь только на первый натиск, не на искусство. Я рубака,  вы
знаете меня. Я всегда рубил направо и налево; куда-нибудь я да  попадал;
но и  в  меня  почти  всегда  попадали.  И  все-таки  я  имею  за  собой
значительные удары. Раз...
   - Не приходите в такое возбуждение.
   - Бросили жребий, где кому стоять. Мне досталось более низкое  место.
Мой противник пытается нанести  мне  удар  в  голову.  В  первый  раз  я
отскочил в сторону, во второй - отбил квинтой и ответил ударом в  плечо.
Малый до сих пор еще носит руку в кармане.
   - Теперь тебе больше нельзя говорить,  -  сказал  Нино,  тихо  выходя
из-за постели. - Больше двух минут тебе нельзя говорить. Будь спокоен, я
сам объясню все герцогине.
   - Прошу тебя, - улыбаясь, сказала она.
   - Этот  господин  де  Мортейль,  надо  вам  знать,  человек  как  без
темперамента, так и без честолюбия. При фехтовании у него такие холодные
движения, как у англичанина. Он просто держал  флорет  неподвижно  перед
собой, и дядя Сан-Бакко, по своей близорукости, наткнулся прямо на  него
ртом.
   - Что у меня еще есть все зубы, - пояснил Сан-Бакко, сильно  постучав
суставом пальца о зубы, - в этом было  мое  спасение,  иначе  он  просто
пронзил бы мне горло.
   - Но не благодаря своему искусству, - страстно воскликнул мальчик.
   Он схватил палку.
   - Понимаете, герцогиня! Вот так он  сделал.  Это  не  был  правильный
arresto in tempo. В сущности это был страх! Он совсем не умеет фехтовать
и просто держал перед собой оружие, чтобы дядя Сан-Бакко не  мог  ничего
сделать. Фуй!
   Он сердито забегал по комнате.
   - Ты не должен был мириться с ним!
   - Ну, успокойся, - ответил Сан-Бакко. - Он написал  мне.  Я  не  могу
продолжать сердиться на человека мости, который дрался со мной.
   - Так ты его очень ненавидишь? - спросила герцогиня.
   - А разве он не заслуживает этого?
   Мальчик выпрямился.
   - Ведь он чуть не убил моего друга.
   Он прислонился к креслу Сан-Бакко и сразу замолк.
   Герцогиня сидела с другой стороны.
   - Итак, вот где живут мои друзья,  -  сказала  она,  осматриваясь.  -
Здесь все имеет спартанский  вид.  Железная  кровать,  стол  с  книгами,
кресло, три соломенных стула:  все  это  редко  расставлено  на  красных
плитах. На стене у вас портрет Гарибальди, - как видно, о вас заботятся.
   - И открытые окна, не забывайте этого. Морской ветер доносится с Ривы
по узкой  улице  и  беспрепятственно  проникает  в  мою  комнату.  Внизу
находится площадка, правда, всего в двенадцать метров шириной, но на что
мне больше? Воздух, тень, молодость в качестве друга, к этому  еще  ваша
улыбка, герцогиня: я больше, чем богат.
   Она молчала, любуясь им.
   - И весь дом наш! - с важностью заявил Нино. - Это удивительный  дом.
Обратите внимание, герцогиня, что каждый  этаж  заключает  в  себе  одну
комнату. В нижней - наша приемная и столовая, над ней живет мама,  потом
дядя Сан-Бакко, а на самом верху я.
   - Значит, у тебя широкий вид?
   - Все пять куполов Сан-Марко. И почти  весь  фасад  Св.  Захария.  Но
самое удивительное - это колодезь внизу на нашей маленькой площадке:  он
восьмиугольный, и у него есть крышка с замком. Каждое утро в самую  рань
приходит  маленький  горбун,  слушайте  только,   маленький   горбун   в
остроконечной красной шапке и отпирает его. Это очень таинственно.
   - Ах! - быстро сказала она, - маленького горбуна я знаю... Нет,  нет,
это было раньше. В замке, где я жила ребенком, был один такой. Он гремел
большой связкой ключей, и самого важного из них, ключа  от  колодца,  не
выпускал из рук даже во сне... Нино, я могла бы многое рассказать тебе.
   Она задумалась. Час отдыха в этой  приветливой  комнате  напомнил  ей
мирные часы ее собственного детства.
   - Я тоже должен сказать вам так много, так много, - с  воодушевлением
ответил Нино. В ее голосе он почувствовал чары, которые захватили его. -
И особенно, что я вас...
   - А вот и музыка, - заявил Сан-Бакко, прислушиваясь. Нино подбежал  к
окну, весь красный и дрожащий.
   "Я чуть не проболтался, что люблю ее!" - думал он, умирая от стыда  и
досады при этой мысли.
   - Это слепые, - чересчур  громко  возвестил  он.  -  Они  расставляют
фисгармонию! Настраивают кларнет, скрипку, рог... Труба! Бум! Ну, теперь
пойдет!
   "Нет, она никогда не узнает этого!" - поклялся себе мальчик, гордый и
бледный, и вернулся на свое место. За окном  носилась  и  рыдала  музыка
смерти Травиаты. Герцогиня покачала головой.
   - Ну? Что же ты должен  сказать  мне?  -  спросила  она,  серьезно  и
дружески глядя на него.
   Ему хотелось плакать. В  душе  он  молил  ее:  "Только  не  это!  Все
остальное я скажу тебе". Он подумал минуту, а глубине души боясь,  чтобы
она не забыла своего вопроса.
   - Например, о славе, - торопливо сказал  он.  -  Когда  в  мастерской
господина Якобуса говорят о славе, и не верю ни одному слову. Там  вечно
толкуют о том, что слава того или другого  возрастает  или  уменьшается.
Что за бессмыслица!
   Он  пожал  плечами.  Он  понимал  славу  только,  как  нечто   целое,
внезапное,  не  поддающееся  вычислению,  покоряющее.  Его  удивляли   и
преисполняли презрением все рассказы о тайных ходах,  ведших  к  ней,  о
суммах,  уплаченных  за  нее,  об  уступках  общественному   мнению,   о
соглашениях с его руководителями,  об  унизительных  домогательствах,  о
тайном румянце стыда... Нет, слава была таинством.