его  торопливые   шаги   отчаивались   догнать   счастье:   неслыханное,
единственное счастье, вырывавшееся из коротких красных  губ  мальчика  и
несшееся пред ним. "Неужели это правда, неужели я в  самом  деле  сейчас
переживу это... это... это?".
   Наконец, он очутился возле слепых музыкантов. Он стоял, не  шевелясь,
заложив руки за спину, и  наслаждался  громом,  грохотом,  пронзительным
свистом, диким, радостным, безудержным шумом с его победной пляской. Его
возлюбленная сверху видела, как уносился его дух на ударах труб и волнах
звуков рога. Где был он теперь, неугомонный? Он вступал  триумфатором  в
завоеванное царство. В головах у него взлетали кверху золотые орлы.  Его
колесница двигалась по трупам, -  нет,  это  не  были  трупы:  они  тоже
вставали и ликовали.
   "Теперь я возле него, - думала, герцогиня, грезя вместе с  ним.  -  Я
подаю ему венок"...
   Но в это мгновение лицо мальчика превратилось в лицо мужчины. У  него
тоже были короткие, своевольные губы,  красные  от  желаний.  Она  и  не
заметила этого и только улыбнулась.
   - Ты все-таки хочешь быть поэтом? - сказала она вошедшему Нино.
   - Нет, нет, - устало ответил он; ему как будто было холодно. - Кем  я
собственно хочу быть?.. Иолла, ты знаешь это? Солдатом?  Поэтом?  Борцом
за свободу? Моряком? Нет, нет, ты тоже не знаешь этого! Из меня, ах...
   Он прошептал, ломая руки:
   - Из меня не выйдет ничего. Разве я  буду  когда-нибудь  другим,  чем
теперь? Я не могу себе представить этого.
   Она схватила его за кисти рук и посмотрела на него.
   - Только что ты слышал нечто очень великое. Это прошло, ты чувствуешь
себя покинутым, застрявшим на  месте,  не  правда  ли?  Но  поверь,  все
великое, что мы в состоянии чувствовать, наше. Оно ждет нас на пути,  по
которому мы должны пройти. Оно склоняется к нам  со  своего  пьедестала,
оно берет нас за руку, как я тебя...
   - И меня, - сказал Сан-Бакко, вкладывая свою руку в  ее.  -  Со  мной
было то же самое. Какой бурной была моя жизнь! А теперь, когда  я  стар,
мне кажется, что я ехал на завоеванном корабле по  гигантской  реке.  На
берегу мимо меня проносились безумные события. Боролся ли  я?  Прежде  я
поклялся бы в этом. Теперь я не знаю этого.
   - Вы боролись! Или бог боролся через вас! Ах, мы никогда  не  сознаем
достаточно ясно, как высоко мы стоим, как мы сильны и  незаменимы!  Верь
этому всегда, Нино!
   - Я ухожу, - объявила она. Она  поправила  в  стакане  розы,  которые
принесла, поставила на место стул и взбила подушку на постели Сан-Бакко.
   - Вы балуете нас, герцогиня, - сказал он. - Вы заставите нас  думать,
что мы трое - друзья.
   - А разве это не так?
   "Нет, - подумал  Нино,  -  для  этого  ты  заставляешь  меня  слишком
страдать, Иолла".
   Он страдал оттого, что она  касалась  его  рук,  и  оттого,  что  она
выпустила их; оттого, что она пришла, и оттого, что она уходила.
   - Тогда пойдемте с нами гулять, - сказал он, сильно покраснев.  -  Мы
покажем вам в Венеции многое, чего вы, наверно, не знаете: черные  узкие
дворы, где живет бедный люд, и где вам придется поднимать платье  обеими
руками. Там есть, например, каменный мешок; из него  выглядывает  голова
утопленника, совершенно распухшая, и выплевывает воду.
   - Или наш дворец, - сказал Сан-Бакко.
   - Да, дворец, который мы хотели бы купить, если бы у нас были деньги,
у дяди Сан-Бакко и у меня. Он совсем  развалился  и  погрузился  в  воду
между широкими кирпичными стенами, которые густо заросли кустарником.  В
одном углу находится ветхий балкон с острыми углами и колоннами. Оконные
рамы похожи на луковицы,  на  стене  яркие  резные  каменные  розы  -  и
верблюд; его ведет маленький турок. Что это за турок, Иолла! Ты ведь  не
думаешь, что это был обыкновенный человек. О, в  этом  доме  происходили
странные вещи.
   - Конечно, - подтвердил Сан-Бакко. - Нино рассказал мне о  них,  и  я
поверил в них так же добросовестно,  как  он  верит  в  мои  похождения.
Взрослые делают вежливые лица,  когда  я  говорю  о  себе.  Времена  так
переменились; теперь считают  едва  возможным,  что  существовали  такие
жизни,  как  моя.  Только  с  мальчиками,  которые  еще   не   научились
сомневаться, - я среди своих.
   - Вот так мысль! - сказал он затем, тихо смеясь. - Вот вам  результат
того, что уже неделю  я  не  двигаюсь.  Но  разве  я  в  самом  деле  не
принадлежу к мальчикам, раз я не сумел употребить парламентские каникулы
на что-нибудь лучшее. При  встрече  коллеги  будут  трясти  мне  руки  и
поздравлять с геройским подвигом, а в буфете  смеяться  надо  мной.  Эти
буржуи знают, какую борьбу с ветряными мельницами я веду. Они так  тесно
связали угнетение и  эксплуатацию  с  свободой  и  справедливостью,  что
нельзя достичь первых, не убив вторых. Я хотел бы вернуть  своих  добрых
старых тиранов. Они лицемерили меньше, они были более честными  плутами.
Теперь я почти не в состоянии любить обманутый народ.  Он  стал  слишком
трусливым, а я слишком бессильным.  Я  стыжусь  перед  ним  и  за  него.
Совесть мучит меня, когда он выкрикивает мое имя, как раньше там, внизу.
Я хотел бы, чтобы он привлек меня к ответственности...
   - Выздоравливайте! Все великое, что мы в состоянии чувствовать...
   - Наше, - закончил он. Его глаза засверкали.
   Когда она ушла, они молча посмотрели друг на друга.
   - Я все время был необыкновенно счастлив, - заликовал вдруг мальчик.
   - Мы счастливы и теперь, - сказал Сан-Бакко.
   - Конечно.
   И Нино перепрыгнул через стул. Каким счастьем  было  даже  страдание!
Пока она была здесь, каждая мысль поднималась выше и окрашивалась  ярче,
каждое чувство волновало горестнее или сладостнее. Это едва  можно  было
понять.


   В своей гондоле она приказала, не задумываясь:
   - Кампо Сан-Поло.
   Она вошла в большую парадную мастерскую, совершенно не  зная  за  чем
пришла. Ей сказали, что маэстро один. Как только докладывали  о  приходе
герцогини, Якобус тайком поспешно отпускал через заднюю дверь всех своих
посетителей. Она застала его перед мольбертом, погруженного в работу.
   - Это прекрасно, - сказала она.