волю. Пошел я на исповедь: ксендз подтвердил мою догадку. "Сомнений нет,
говорит, это предостережение и воля божья, следуй сей указке, иначе горе
тебе".
   С той поры начал я проповедовать любовь.
   Но... товарищество и офицеры смеялись мне в глаза: "Ты что,  кричали,
ксендз, наставленья нам читать? Мало вражьи дети оскорбляли  всевышнего,
мало костелов пожгли, мало осквернили распятий? За это, что  ль,  мы  их
должны любить?" Словом, никто меня не слушал.
   И тогда, после битвы под Берестечком, облачился я в эти одежды,  дабы
с большим правом нести людям слово и волю божию.
   Двадцать с лишним лет я делаю свое дело, не зная  покоя.  Уже  вон  и
волосы побелели... Да не покарает меня господь в своем милосердии за то,
что голос мой до сих пор был гласом вопиющего в пустыне.
   Любите  врагов  ваших,  досточтимые  судари,  наказывайте   их,   как
наказывает отец, браните, как бранит старший брат, иначе, сколько бы  им
худо ни было, худо будет и вам, и всей Речи Посполитой.
   Гляньте, что принесла эта  война,  каковы  плоды  братней  ненависти!
Земля стала пустынею; у меня в Ушице вместо  прихожан  одни  могилы;  на
месте костелов, городов, сел - пепелища, а басурманская мощь все  растет
и крепнет и грозит нам, словно  неудержимая  морская  волна,  которая  и
тебя, каменецкая твердыня, готова поглотить...
   Пан Ненашинец слушал речи ксендза Каминского с  большим  волнением  -
даже на лбу его каплями выступил пот - и первым нарушил молчание:
   - Есть, конечно, среди казаков достойные мужи, взять к  примеру  хотя
бы сидящего здесь пана Мотовило, которого все мы уважаем и любим. Но что
касается всеобщей любви, о которой столь  проникновенно  говорил  ксендз
Каминский... я, признаться, до сих пор в превеликом жил  грехе,  ибо  не
чувствовал в себе этой любви, да и не старался ее обрести. Спасибо,  его
преподобие ксендз приоткрыл мне глаза. Однако, пока господь  меня  особо
не наставит, я такой любви в своем сердце на найду, поскольку ношу в нем
память о страшной обиде, а что это за обида - могу вкратце вам поведать.
   - Сперва  надо  выпить  чего-нибудь  горячительного,  -  перебил  его
Заглоба.
   - Подбросьте дров в печь, - приказала слугам Бася.
   Вскоре просторная горница вновь озарилась светом, а перед  каждым  из
рыцарей слуга поставил по кварте подогретого пива, в котором все немедля
с  удовольствием  омочили  усы.  Когда  же   отхлебнули   глоток-другой,
Ненашинец начал свой рассказ -  и  покатилось  слово  за  словом,  точно
камешки по косогору:
   - Мать, умирая, поручила моим заботам сестру. Звали  ее  Елешкой.  Ни
жены, ни детей у меня не было, и любил я девчонку пуще  всех  на  свете.
Была она двадцатью годами меня моложе;  я  ее  на  руках  носил.  Короче
говоря, за свое дитя почитал.  Потом  ушел  я  в  поход,  а  ее  пленили
ордынцы. Вернулся - головой о стенку бился. Все мое достояние пропало во
время набега, но я продал последнее, что имел,  -  конскую  сбрую!  -  и
поехал с армянами, чтоб выкупить сестру. Отыскал я ее в Бахчисарае. Жила
она не в гареме пока еще,  а  при  гареме,  потому  что  было  ей  всего
двенадцать лет. Вовек не забуду, Елешка, той минуты, когда я тебя нашел:
как ты мне на шею бросилась, как  глаза  мои  целовала!  Да  что  толку!
Оказалось, мало я привез денег. Очень уж красива сестра  была.  Егу-ага,
который ее похитил, в три раза  больше  запросил!  Предлагал  я  себя  в
придачу. И это не помогло. На моих глазах купил  ее  на  базаре  великий
Тугай-бей, знаменитый наш недруг, который хотел девчонку годика три  при
гареме подержать, а потом сделать своей женой.  Пустился  я  в  обратный
путь, еду и волосы на себе рву. По дороге узнал, что в приморском  улусе
проживает одна из жен Тугай-бея с его любимым сынком, Азьей... Тугай-бей
во всех городах и многих селеньях держал жен, чтоб везде под собственным
кровом иметь усладу. Услыхав про этого сынка,  подумал  я,  что  господь
указывает  мне  последний  способ  спасти  Елешку,  и  решил  маленького
Тугай-беевича похитить, чтоб потом обменять на сестру. Но в  одиночку  я
этого сделать не мог. Надо было кликнуть клич на Украине  либо  в  Диком
Поле да сколотить ватагу, что было делом нелегким:  Тугай-беево  имя  на
Руси повсеместно внушало страх, это раз, а  два  -  он  казакам  с  нами
воевать помогал. Однако по степям немало всякого сброда шастает,  наживы
ищет, - эти молодцы корысти ради на край света пойдут. Собрал я из таких
изрядную команду. Чего мы натерпелись, покуда чайки  не  вышли  в  море,
словами не передать -  нам  ведь  и  от  казацкой  верхушки  приходилось
скрываться. Но господь меня не оставил. Похитил я мальчонку и в  придачу
знатную взял добычу. Погоня нас не настигла, и добрались мы благополучно
до Дикого Поля, откуда  я  намеревался  ехать  в  Каменец,  чтобы  через
тамошних купцов не мешкая начать переговоры.
   Добычу я всю разделил  между  молодцев,  себе  только  Тугаева  щенка
оставил. Поскольку же расплатился  я  с  этими  людьми  по  совести,  не
скупясь, а до того в каких только переделках с  ними  не  побывал,  и  с
голоду вместе помирал, и головой своей из-за них рисковал не раз,  то  и
возомнил, что каждый за мною пойдет в огонь и воду, что я  ихние  сердца
завоевал навек.
   И горько за это вскоре поплатился!
   Не подумал я, что они собственных атаманов в клочки раздирают,  чтобы
их добычу меж собой поделить; запамятовал, что этим людям неведомо,  что
такое верность, совесть, добродетель, чувство благодарности... Уже возле
самого Каменца прельстила их надежда получить  за  Азью  богатый  выкуп.
Ночью накинулись на меня, как волки, веревку затянули на  шее,  искололи
ножами и в конце концов, посчитав подохшим, бросили в  пустыне,  а  сами
ушли, прихватив младенца.
   Господь ниспослал мне спасение  и  вернул  здоровье;  но  Елешка  моя
пропала навеки. Может, живет еще где-нибудь там, может,  после  Тугаевой
смерти другому нехристю досталась, может, приняла магометанскую веру или
просто забыла  брата,  может,  ее  сын  когда-нибудь  из  меня  выпустит
кровь... Вот она, моя история!
   Пан Ненашинец умолк и угрюмо уставился в землю.
   - Сколько же мы  крови  и  слез  за  эти  края  пролили!  -  вздохнул
Мушальский.
   - Возлюби недругов своих, - вставил ксендз Каминский.
   - А оправившись,  ты  не  пробовал  этого  щенка  искать?  -  спросил
Заглоба.
   - Как я узнал впоследствии, - ответил Ненашинец, - на  моих  бандитов
другие разбойники напали и всех до единого перерезали.  Они  же,  верно,
вместе с добычей и младенца забрали. Я везде искал, но он точно  в  воду
канул.