- А может, твоя милость потом где-нибудь его и встречал, да узнать не
смог? - сказала Бася.
   - Маленький он был, годочка три, не больше. Только  и  мог  имя  свое
назвать - Азья. Но я бы его узнал: у него на груди над каждым соском  по
рыбе синего цвета наколото.
   Вдруг Меллехович, до тех пор сидевший безмолвно, отозвался из  своего
угла странным голосом:
   - По рыбам ваша милость его б не узнал: у многих татар такие  наколки
имеются, в особенности у тех, что в прибрежных местностях живут.
   - Неправда, -  ответил  престарелый  пан  Громыка,  -  Тугай-бей  под
Берестечком на поле остался лежать, видели мы  эту  падаль:  у  него  на
груди, как сейчас помню, были рыбы, а у других нехристей - иные знаки.
   - А я говорю вашей милости, рыбы у многих есть.
   - Ну да, которые из вражьего Тугаева племени.
   Дальнейший разговор был прерван появлением  пана  Лельчица,  который,
будучи  утром  послан  Володыевским  в  разведку,  только  что  вернулся
обратно.
   - Пан комендант, - сказал он прямо с порога, - у Сиротского брода  на
молдавской стороне люди какие-то залегли; похоже, к нам наметились.
   - Что за люди? - спросил пан Михал.
   - Разбойники. Валахов немного, венгерцев, остальные - ордынцы;  всего
человек двести.
   - Это те, что на валашской стороне бесчинствовали, как мне  сообщили,
- сказал Володыевский.  -  Пыркалаб,  видно,  их  поприжал,  вот  они  и
подались к нам; только там одних ордынцев сотни две наберется. Ночью они
переправятся, а на рассвете мы  им  устроим  встречу.  Пану  Мотовило  и
Меллеховичу с полночи быть готовыми. Стадо волов подогнать для приманки,
а сейчас - марш по квартирам.
   Офицеры начали расходиться, но не все еще успели выйти за дверь,  как
Бася, подбежав к мужу, обвила его шею руками и стала что-то  шептать  на
ухо. Маленький рыцарь, улыбаясь, отрицательно  качал  головой,  она  же,
видно, настаивала на своем, все крепче сплетая руки вокруг его шеи.
   Видя это, Заглоба сказал:
   - Доставь ей разок удовольствие, а там, того гляди, и я,  старый,  за
вами поплетусь.

ГЛАВА XXVI

   Разрозненные ватаги, промышлявшие разбоем на обоих  берегах  Днестра,
состояли  из  людей  разных  народностей,  заселявших   тамошние   края.
Преобладали  среди  них  обычно  татары,  бежавшие  из   добруджской   и
белгородской орд, еще более дикие и отважные, чем их крымские побратимы,
- но немало было и валахов, и казаков, и венгерцев, и  польской  челяди,
удравшей из приднестровских сторожевых поселений. Шайки эти  рыскали  то
по польской, то по валашской стороне, переходя  взад-вперед  пограничную
реку, в зависимости от того, кто их прижимал: пыркалабы  или  коменданты
Речи Посполитой. В оврагах и лесах, и в  глубоких  пещерах  были  у  них
тайные убежища.
   Главной целью их набегов были стада волов, имевшиеся при заставах,  и
лошади, которые даже зимой не уходили из степей, ища  корм  под  снегом.
Но, кроме того, разбойники нападали на деревни, городки,  поселенья,  на
небольшие гарнизоны, на польских и даже турецких купцов, на посредников,
едущих в Крым с выкупом.  У  каждой  шайки  были  свои  порядки  и  свой
предводитель; объединялись они редко. Часто даже  случалось,  что  более
многолюдные ватаги вырезали те, что были числом  поменьше.  Расплодилось
их на русских  землях  несметное  множество,  в  особенности  со  времен
казацко-польских войн, когда в тех краях стало  горячо.  Приднестровские
ватаги, пополнявшиеся за счет беглецов из орды,  были  особенно  грозны.
Встречались такие, что  насчитывали  по  полтыщи  душ.  Предводители  их
именовали себя беями. Они опустошали страну чисто татарским  манером,  и
порой коменданты гарнизонов не знали, с кем имеют дело:  с  разбойниками
или передовыми чамбулами  орды.  Регулярным  войскам,  а  в  особенности
коннице Речи Посполитой эти ватаги  не  могли  дать  отпор,  но,  будучи
загнаны в западню, бились отчаянно,  прекрасно  понимая,  что  тех,  кто
попадет в плен, ждет веревка. Оружие у них было самое  разное.  Луков  и
ружей на каждого не хватало, да и в ночных набегах от них  немного  было
бы проку. Большинство вооружены были киджарами  и  турецкими  ятаганами,
кистенями, татарскими саблями и дубинками со вставленными в расщепленный
конец и привязанными для  прочности  бечевкой  конскими  челюстями.  Это
последнее оружие в сильной руке было страшно - его удара не  выдерживала
никакая сабля. У  некоторых  имелись  железные  вилы,  очень  длинные  и
острые, у иных рогатины: ими защищались при внезапных атаках конницы.
   Ватага, которая остановилась у Сиротского брода, была,  видно,  очень
многочисленной  либо  ее  затравили  на  молдавской  стороне,  раз   она
отважилась приблизиться к  хрептевскому  гарнизону,  несмотря  на  ужас,
охватывавший всех головорезов на обоих берегах  реки  при  одном  только
упоминании имени Володыевского. И действительно, второй  разъезд  привез
известие, что в шайке  человек  четыреста  с  лишним,  а  командует  ими
Азба-бей, знаменитый разбойник, несколько уже  лет  державший  в  страхе
жителей и польской и молдовской стороны.
   Володыевский обрадовался, узнав, с кем предстоит встреча,  и  немедля
отдал надлежащие  распоряжения.  Кроме  Меллеховича  и  Мотовило  приказ
выступать  получили  хоругви  генерала   подольского   и   пшемысльского
подстолия. Ушли они еще ночью и будто бы в разные стороны,  но,  подобно
тому как рыбаки широко раскидывают сети, чтобы  затем  сойтись  у  одной
проруби, так и  эти  хоругви  должны  были,  сделав  изрядный  крюк,  на
рассвете соединиться у Сиротского брода.
   Бася с бьющимся сердцем наблюдала за выступлением войска: ей  впервые
предстояло участвовать в настоящем походе, и когда она глядела  на  этих
великолепно вымуштрованных старых степных волков, сердечко ее, казалось,
вот-вот выскочит из  груди.  Уходили  солдаты  так  тихо,  что  в  самой
крепости их не было слышно. Не звякали мундштуки, стремя не  стукнуло  о
стремя, сабля о саблю, конь  не  заржал.  Ночь  выдалась  погожая  и  на
редкость ясная. Полная  луна  ярко  освещала  холм,  на  котором  стояла
фортеция, и полого спускающуюся от него степь, но едва очередная хоругвь
выходила  за  частокол,  осыпанная  серебряными  искрами,  которые  луна
высекала из сабель, она тотчас исчезала из глаз, словно стая  куропаток,
ныряющая в море трав. Во всем этом было что-то таинственное.
   Басе  чудилось,  ловчие  выезжают  на  охоту,  которая  начнется   на
рассвете, и движутся так тихо и осторожно, чтобы  не  всполошить  раньше