Курцевичи все погибли, огонь пожрал города и веси, князя в  Лубнах  нет,
он с Хмельницким, а Хмельницкий с ним встречи ищет, кругом война,  кровь
рекой льется, везде казаки, солдатня да ордынцы. Кто тебя уважит,  кроме
меня? Кто защитит, кто пожалеет?
   Княжна подняла к небу очи,  вспомнив,  что  есть  на  свете  человек,
который бы и приветил, и пожалел,  и  дал  защиту,  но  не  хотелось  ей
произносить его имя, дабы не дразнить свирепого  зверя,  -  и  мгновенно
горькая печаль сдавила ей сердце. Жив ли еще тот, по  которому  ее  душа
тоскует? Будучи в Баре, она знала, что жив, так как вскоре после отъезда
Заглобы до нее дошел слух  о  Скшетуском  вместе  с  вестями  о  победах
грозного князя. Но сколько уже  с  той  поры  дней  и  ночей  пролетело,
сколько могло  случиться  сражений,  сколько  опасностей  повстречаться!
Сказать что-либо о нем мог теперь только Богун, которого спрашивать  она
не хотела, да и не осмелилась бы, наверно.
   И голова ее упала на подушки.
   - Ужель мне здесь узницей оставаться? - проговорила она со стоном.  -
Что я тебе, сударь, сделала, отчего ходишь за мной, будто судьба злая?
   Казак поднял голову и заговорил тихо, голосом едва слышным:
   - Что ты мне сделала, не знаю, зато  знаю  одно:  коли  я  злая  твоя
судьба, то и ты для меня беда лихая. Не полюби я тебя, был бы  свободен,
как ветер в поле, и сердцем свободен, и душою волен, и  прославлен,  как
сам Конашевич Сагайдачный. Личико твое - моя беда, очи твои - моя  беда;
ни воля, ни слава казацкая мне не милы! На самых раскрасавиц не смотрел:
ждал, пока ты  вырастешь  и  панною  станешь!  Раз  взяли  мы  галеру  с
молодицами одна другой лучше - самому султану их везли, - и ни  одна  не
тронула сердце. Потешились с ними браты казаки, а потом я каждой  камень
на шею и в воду. Никого  не  боялся,  ни  на  что  не  оглядывался  -  с
басурманами воевал, брал добычу, был в степи, точно  князь  в  замке.  А
сейчас что? Вот сижу здесь, твой раб, вымаливаю доброе слово и  вымолить
не могу - да и прежде не слыхивал, даже в те времена, когда тебя  братья
и тетка отдать за меня хотели. Ой, девушка, будь  ты  ко  мне  иной,  не
сталось бы того, что сталось, не перебил бы я родню твою, не связался  с
мужиками да с бунтарями, но из-за тебя я напрочь потерял разум. За тобой
бы пошел, куда ни позвала, душу б свою подарил, кровь по капле отдал.  А
теперь вон оно как: сам с головы до ног шляхетской  обагрен  кровью,  но
раньше-то я одну татарву бил, а тебе привозил добычу - чтоб ты в  золоте
ходила да жемчугах, как  херувим  божий.  Почему  ж  ты  меня  тогда  не
полюбила? Ой, тяжко, тяжко! Сердце на куски рвется.  Ни  с  тобой  жизни
нет, ни без тебя, ни вдали, ни рядом, ни на горе, ни в  долине,  голубка
ты моя, серденько! Прости, что я за тобой в Разлоги по-казацки пришел, с
огнем и саблей, но пьян я был гневом на князей, да и горелку хлестал всю
дорогу, тать несчастный. А потом, когда ты от меня сбежала, как пес выл,
от еды отказывался, раны вскрылись - я  только  и  знал,  смерть-матушку
просил сжалиться и прибрать меня. А  ты  хочешь,  чтобы  я  теперь  тебя
отдал, чтобы сызнова потерял, голубка моя, мое серденько!
   Атаман умолк, голос его пресекся, и только стон вырвался из груди,  а
Еленино лицо то заливалось краскою, то бледнело.  Чем  больше  безмерной
любви слышалось княжне в словах Богуна, тем шире разверзалась перед  нею
пропасть - без дна, без надежды на избавление.
   А казак, переведя дух, овладел собою и так продолжал:
   - Проси, чего пожелаешь. Вон, гляди, как горница убрана, -  все  мое!
Это добыча из Бара, на шести лошадях  для  тебя  привез  -  проси,  чего
хочешь:  злата  желтого,  дорогих  нарядов,  камней  чистой  воды,  слуг
покорных. Богат я, своего хватает, да и Кривонос не  пожалеет  добра,  и
Хмельницкий не поскупится, будешь не хуже княгини  Вишневецкой.  Замков,
сколько захочешь, возьму, положу к ногам пол-Украины - хоть и  казак  я,
не шляхтич, а как-никак атаман бунчужный, у меня десять  тысяч  молодцев
под началом, поболе, чем под князем Яремой. Проси, чего  угодно,  только
не убегай, только захоти быть со мною и полюбить меня, моя голубка!
   Княжна приподнялась на подушках, бледней полотна, но  нежное,  чудное
ее лицо такую несокрушимую выражало волю, такую  гордость  и  силу,  что
голубка в ту минуту более походила на орлицу.
   - Коли ты, сударь, ответа от меня ждешь, - промолвила  она,  -  знай:
хоть бы мне век пришлось лить слезы в твоей неволе, я  никогда,  никогда
тебя не полюблю, и да поможет мне всевышний!
   Богун несколько времени боролся с собою.
   - Ты мне таких слов не говори! - хриплым голосом произнес он.
   - Это ты мне не говори о своей любви - стыд меня берет, гнев и обида.
Не про тебя я!
   Атаман встал.
   - А про кого же, княжна Курцевич? Кабы не я, чья б ты была в Баре?
   - Кто мою жизнь спас, чтобы потом опозорить да свободы лишить, тот не
друг мне, а враг лютый.
   - А если бы тебя мужики убили? Подумать страшно!
   - Нож бы меня убил, это ты его у меня вырвал!
   - И ни за что не отдам! Ты должна быть моею, - пылко вскричал казак.
   - Никогда! Лучше смерть.
   - Должна быть и будешь.
   - Никогда.
   - Эх, кабы не твоя рана, после слов  таких  я  б  сегодня  же  послал
молодцев в Рашков и монаха велел силой пригнать, а  к  завтрему  был  бы
твоим мужем. Тай что? Мужа грех не любить, не голубить! Эко,  вельможная
панна, для тебя казацкая любовь - стыд и обида! А кто  ты  такая,  чтобы
меня считать холопом? Где твои замки, войска, бояре? Почему стыд? Отчего
обида? Я тебя на войне взял, ты полонянка. Ой, был бы я простой  мужлан,
нагайкой бы тебя по белой спине уму-разуму поучил и без  ксендза  красой
твоей насладился - если б мужик был, не рыцарь!
   - Ангелы небесные, спасите! - прошептала княжна.
   Меж тем ярость все явственнее обозначалась на лице атамана - гнев его
рвался наружу.
   - Знаю я, - продолжал он, - почему ты  противишься  мне,  почему  моя
любовь тебе обидна! Для другого свою девичью  честь  бережешь  -  но  не
бывать тому, не будь я казак, клянусь жизнью!  Голь  перекатная  шляхтич
твой! Пустобрех! Лях лукавый! Пропади он  пропадом!  Едва  глянул,  едва
покружил в танце, и уже она, вся как есть,  его,  а  ты,  казак,  терпи,
колотись лбом об стенку! Ничего, я до  него  доберусь  -  шкуру  прикажу
содрать да распялить. Знай же: Хмельницкий войною идет на ляхов, а  я  с
ним - и голубка твоего разыщу хоть под землею, а  ворочусь,  вражью  его
голову под ноги тебе кину.
   Елена не услышала последних слов атамана. Боль, гнев, раны, волнение,