- Чудо господь однажды над нею уже явил, - рассуждал Заглоба, сидя на
квартире Скшетуского с Володыёвским  и  Подбипяткой.  -  Сущее,  говорю,
сотворил чудо, дозволив  мне  из  вражьих  рук  ее  вырвать  и  на  пути
опасностей избежать; будем же уповать, что и далее ей и нам свою милость
окажет. Лишь бы жива осталась. А  что-то  мне  как  подшептывает,  будто
Богун ее снова похитил. Судите сами: языки сказывали, он  после  Полуяна
сделался Кривоносу первый пособник,  -  чтоб  ему  черти  в  ад  попасть
пособили! - стало быть, во взятии Бара участвовал всенепременно.
   - Да нашел ли он ее в  толпе  несчастных?  Там  ведь  тысяч  двадцать
порешили, - заметил Володыёвский.
   - Ты его, сударь, не знаешь. А я поклясться готов: он  проведал,  что
княжна в Баре. Да-да, иначе и быть не может: он ее от резни спас и  увез
куда-то.
   - Не больно ты нас порадовал, ваша милость, я бы на месте Скшетуского
предпочел, чтоб она погибла, нежели попалась в поганые атамановы руки.
   - А это еще хуже: если погибла, то обесчещенной...
   - Беда! - промолвил Володыёвский.
   - Ох, беда! - повторил пан Лонгинус.
   Заглоба принялся теребить ус и бороду и вдруг взорвался:
   - Чтоб их от мала до велика короста  изъела,  сучье  племя,  чтоб  из
ихних жил понаделали тетив басурманы! Бог создал все народы, но  этот  -
не  иначе,  как  сатаны  творенье,  содомиты,  дьявольское  отродье!  Да
оскудеют чрева у матерей их, всех до единой!
   - Не знал я прелестней сей панны, - печально проговорил Володыёвский,
- но уж лучше б меня самого беда постигла.
   - Я ее только раз в жизни и видел,  но  как  вспомню,  такая  жалость
берет - прямо жить несладко! - сказал пан Лонгинус.
   - Это вам! - воскликнул Заглоба. - А каково мне,  когда  я  отеческим
чувством к ней проникся и, можно сказать, вытащил  на  своих  плечах  из
бездны?.. Мне-то каково?
   - А каково Скшетускому? - спросил Володыёвский.
   Долго так сокрушались рыцари, а потом надолго умолкли.
   Первым опамятовался Заглоба.
   - Неужто, - спросил он, - ничего нельзя сделать?
   - Если  ничего  нельзя  сделать,  долг  наш  -  отмcтить,  -  ответил
Володыёвский.
   - Скорей бы господь послал  сраженье!  -  вздохнул  пан  Лонгинус.  -
Говорят, будто татары уже переправились и в полях кошем стали.
   На что Заглоба:
   - Нет, не можно так бедняжку оставить, ничего не  предприняв  для  ее
спасенья. Довольно я старые свои кости наломал, таскаясь по свету, мне б
теперь боковать в тепле да в покое, но ради бедняжечки этой... Да я хоть
в Стамбул опять побреду, хоть  наново  в  мужицкую  обряжусь  сермягу  и
торбан возьму, на который глядеть не могу без омерзенья.
   - Ваша милость у нас на всяческие горазд затеи, измысли что-нибудь, -
сказал Подбипятка.
   - Да мне не счесть, сколько разных уловок на ум приходит. Знай  князь
Доминик половину, Хмельницкий давно бы со вспоротым брюхом  на  виселице
болтался. Я и со Скшетуским  говорил,  только  с  ним  сейчас  толковать
бесполезно. Болесть сердечная в нем угнездилась и грызет  пуще  хворобы.
Вы за ним приглядывайте: как  бы  рассудком  не  повредился.  Подчас  от
большого горя mens <дух (лат.).> начинает бродить,  как  вино,  покамест
совсем не прокиснет.
   - Бывает такое, бывает! - промолвил пан Лонгинус.
   Володыёвский заерзал нетерпеливо на месте и спросил:
   - Так что же ты, сударь, придумал?
   - Что придумал? А вот что: первым долгом надлежит узнать, жива ли еще
бедняжечка наша, - да хранят ее ангелы ото всякого зла! - а  узнать  это
можно двояко: либо отыскать среди  княжьих  казаков  надежных  и  верных
людей, которые  согласятся,  выдав  себя  за  перебежчиков,  пристать  к
Богуновым молодцам и чего-нибудь от них дознаться...
   - У меня есть среди драгун русины! - перебил его  Володыёвский.  -  Я
найду нужных людей.
   -  Погоди,  сударь...  Либо  взять  языка  из  тех  супостатов,   что
злодействовали в Баре: вдруг им чего известно. Эти все в Богуне души  не
чают, люб им его сатанинский нрав; песни о нем поют  -  чтоб  им  глотки
позатыкало! - да о подвигах его, какие были и каких не  было,  балбонят.
Если он бедняжку нашу похитил, они наверняка об этом слыхали.
   - Так можно и людей послать, и насчет языка постараться, одно другому
не мешает, - заметил пан Лонгинус.
   - В самую точку попал, сударь.  Узнаем,  что  она  жива,  -  почитай,
полдела сделано. А вы, друзья любезные, коли впрямь  Скшетускому  помочь
хотите, извольте следовать  моему  указу,  ибо  у  меня  опыта  побольше
вашего. Переоденемся мужиками и попродуем разнюхать, где он ее прячет, а
доберемся до места - наша будет, об этом уж я  позабочусь.  Одно  только
плохо - нас со Скшетуским Богун помнит;  не  приведи  господь  узнает  -
матери родные потом узнать не смогут, зато вас, судари мои, ни того,  ни
другого он в глаза не видел.
   - Меня видел, - сказал Подбипятка, - но это дела не меняет.
   - Может,  даст  бог,  сам  попадется  к  нам  в  руки!  -  воскликнул
Володыёвский.
   - А я на него и глядеть не  желаю,  -  продолжал  Заглоба,  -  пускай
любуется заплечных дел мастер! Но действовать надо осторожно, дабы всего
предприятия не испортить. Не может такого быть, что ему одному известно,
где княжна, а что безопаснее спрашивать у кого другого, за  это  я  вам,
любезные господа, ручаюсь.
   - Возможно, и наши посланцы кое-чего прознают. Если только князь даст
позволенье, я отберу надежных людей и хоть завтра отправлю.
   - Князь позволит, но узнают ли они  что,  сомневаюсь.  Послушайте-ка,
милостивые государи, меня совсем иная мысль осенила: чем людей  посылать
да охотиться за языками, давайте сами наденем мужицкое платье и двинемся
в путь, не медля.
   - Нет, это никак невозможно! - вскричал Володыёвский.
   - Почему же?
   -  Видно,  ты,  сударь,  военной  службы  не  знаешь.  Когда  хоругви
собираются nemine excepto <в полном составе (лат.).>, это  святое  дело.
Рыцарь, хоть бы у него отец с матерью на  смертном  одре  лежали,  перед
решающей битвой не станет в отпуск проситься - нет большего для  солдата
позора. После сражения, когда неприятель разгромлен,  -  ради  бога,  но
никак не прежде. И заметь, сударь: Скшетускому не меньше  тебя  хотелось