чтобы тот его заступил, - Заглоба согласился и ушел с ними. В горнице на
время  поутихло,  только  солдаты,  гулявшие  на  майдане  перед  хатой,
горланили да вопили по-татарски и из пищалей палили. Настоящая же гульба
и веселье начались, когда в горницу воротились родители. Старый  бондарь
на радостях облапил кузнечиху, парни  подходили  к  бондаревой  жене  и,
низко поклонясь, колени ее обнимали, а бабы восхваляли за то, что  дочку
сберегла как зеницу ока, соблюла в  чистоте,  как  лилию,  как  голубку;
<Крестьянскую свадьбу того времени описывает  бывший  очевидцем  Боплан.
(Примеч.  автора.)>  потом  с  нею  пустился  в  пляс  Заглоба.   Сперва
потоптались на месте друг перед дружкой, а потом он как ударит в ладоши,
как пойдет вприсядку, и то  подпрыгнет,  то  подковками  о  дощатый  пол
стукнет - аж щепки летели да пот в три ручья  со  лба  катился.  На  них
глядя, закружились и остальные: молодицы с солдатами да с парнями -  кто
в горнице, кто во двор вышел. Бондарь то и  дело  приказывал  выкатывать
все новые бочки. Под конец всем гуртом вывалились на майдан  из  хаты  -
там разожгли костры  из  щепы  и  сухого  чертополоха,  потому  что  уже
глубокая ночь наступила, и пирушка сделалась настоящей попойкой; солдаты
стреляли из пищалей и мушкетов, словно на бранном поле.
   Заглоба, красный, вспотелый, нетвердо держащийся на ногах, забыл, где
он и что с ним происходит; различал словно в тумане  лица  пирующих,  но
хоть убей, не мог бы сказать, что это за люди. Он помнил, что гуляет  на
свадьбе, - но на чьей? Ха! Наверно, Скшетуского  с  княжною!  Эта  мысль
показалась ему весьма правдоподобной и в конце концов гвоздем  в  голове
засела, наполнив такой  радостью,  что  он  завопил  как  безумный:  "Во
здравие! Возлюбим друг друга, братья! - опорожняя при том одну за другой
кружки, из которых каждая была не меньше штофа.  -  За  тебя,  брат!  За
нашего князя! Будем все  счастливы!  Дай-то  бог,  чтобы  минула  година
бедствий для нашей отчизны!" Тут он залился слезами  и,  направившись  к
бочке, споткнулся - и далее на каждом шагу  спотыкался,  ибо  на  земле,
словно  на  поле  боя,  лежало  множество  недвижных  тел.  "Господи!  -
воскликнул  Заглоба.  -  Не  осталось  больше  истинных  мужей  в   Речи
Посполитой. Один Лащ пить умеет, да еще Заглоба, а прочие!.. О господи!"
И жалобливо возвел очи к небу - и  тут  заметил,  что  небесные  светила
более не утыкают прочно небесную твердь наподобие золотых гвоздочков,  а
одни дрожат, будто  стремятся  выскочить  из  оправы,  другие  описывают
круги, третьи казачка отплясывают друг против  дружки,  -  чему  Заглоба
весьма поразился и сказал изумленной своей душе:
   - Неужто один только я не пьян in universo? <во вселенной (лат.).>
   Но вдруг и земля, подобно звездам, закружилась в  бешеной  пляске,  и
Заглоба навзничь грянулся оземь.
   Вскоре  он  заснул,  и  стали  ему  страшные  сны  сниться.  Какие-то
призрачные чудовища, казалось, навалились  ему  на  грудь,  придавили  к
земле всей тяжестью, опутывая по рукам и ногам. При этом  слышались  ему
истошные вопли и даже громыханье выстрелов. Яркий свет, проникая  сквозь
сомкнутые веки, резал глаза нестерпимым блеском.  Он  хотел  проснуться,
открыть глаза, но не тут-то было.  Чувствовал:  что-то  неладное  с  ним
творится, голова запрокидывается назад, словно его за  руки  и  за  ноги
волокут куда-то... Потом почему-то страх его обуял;  скверно  ему  было,
чертовски скверно и тяжко.  Сознание  помалу  к  нему  возвращалось,  но
странное дело: при этом им овладело такое бессилие, как никогда в жизни.
Еще раз попробовал он пошевелиться, а когда это не удалось, окончательно
пробудился - и разомкнул веки.
   В ту же минуту взор его встретился с парой глаз, которые жадно в него
впились; зеницы те были черны как уголь и до того люты,  что  совершенно
уже  проснувшийся  Заглоба  в  первый  момент  подумал,  будто  на  него
уставился дьявол, - и снова опустил веки, но тут же их поднял.  Страшные
глаза по-прежнему глядели на него в  упор,  и  лицо  казалось  знакомым:
внезапно Заглоба содрогнулся всем телом, облился холодным  потом,  и  по
спине его, до самых пят, тысячами забегали мурашки.
   Он узнал лицо Богуна.

Глава VII

   Заглоба лежал, привязанный к собственной сабле в той  самой  горнице,
где играли  свадьбу,  а  страшный  атаман  сидел  поодаль  на  табурете,
наслаждаясь испугом пленника.
   - Добрый вечер, ваша милость! - сказал он, заметив, что глаза  у  его
жертвы открыты.
   Заглоба ничего не ответил, но в одно  мгновенье  отрезвел  настолько,
будто капли вина не брал  в  рот,  только  мурашки,  добежав  до  пяток,
кинулись обратно, прямо в  голову,  и  лютый  холод  пронял  до  костей.
Говорят, утопающий в последнюю свою минуту видит явственно  всю  прошлую
жизнь, все припоминает, понимая  при  этом,  что  с  ним  происходит;  у
Заглобы в тот миг так же прояснились память и сознание, и последнее, что
родилось  в  его  просветленном  мозгу,  было  беззвучное,  так   и   не
сорвавшееся с губ восклицанье: "Сейчас он мне покажет!"
   Атаман же спокойным голосом повторил:
   - Добрый вечер, ваша милость.
   "Брр! - подумал Заглоба. - Уж лучше б взъярился".
   - Не узнаешь меня, пан шляхтич?
   - Мое почтение! Как здоровьице?
   - Не жалуюсь. А вот о твоем здоровье я теперь сам позабочусь.
   - Я у господа такого  лекаря  не  просил  и  смею  сомневаться,  чтоб
лекарства твои мне пошли на пользу... Впрочем, на все воля божья.
   - Что ж, ты меня выхаживал, сейчас мой  черед  отблагодарить  старого
друга. Помнишь, как мне голову обмотал в Разлогах?
   Глаза Богуна засверкали, как  два  карбункула,  а  усы  вытянулись  в
страшной усмешке ровной полоскою.
   - Помню, - сказал Заглоба. - Помню и что ножом мог  тебя  пырнуть,  -
однако ж такого не сделал.
   - А я разве тебя пырнул? Или пырнуть  намерен?  Нет!  Ты  мой  дружок
сердечный, я тебя стану беречь пуще глаза.
   - Я всегда говорил, что ты  благородный  рыцарь,  -  сказал  Заглоба,
делая вид, будто принимает слова Богуна за чистую монету, а в  голове  у
него  мелькнуло:  "Уж  он,  видно,  что-нибудь  разэдакое  придумал.  Не
помереть мне легкой смертью!"
   - Правильно говорил, - согласился Богун, - да и тебе  не  откажешь  в
благородстве. Искали мы друг друга и наконец отыскали.
   - Правду сказать, я тебя не искал, а на добром слове спасибо.
   - Скоро меня еще пуще благодарить станешь, и я тебе воздам за то, что