недостойными побуждениями, стал глумиться над бедой Скшетуского, а затем
бросился на него с саблей;  рассказал  и  какую  сдержанность,  поистине
несвойственную его годам, проявил наместник, ограничась  лишь  тем,  что
выбил из руки зачинщика оружье. В заключение старик сказал:
   - Ваша светлость меня не первый день  знает:  доживши  до  семидесяти
лет, я ложью своих уст не осквернил и не оскверню, пока буду жив, посему
и под присягой в своей реляции не изменю ни слова.
   Князю известно было, что Зацвилиховский слов на ветер не бросает,  да
и Лаща он чересчур хорошо знал. Но ответа сразу не дал, лишь взял перо и
начал писать.
   Закончив, он взглянул на стражника и молвил:
   - Будет тебе, сударь, оказана справедливость.
   Стражник разинул было рот с  намереньем  ответить,  но  почему-то  не
нашел, что сказать, только упер руку в бок, поклонился и гордо вышел.
   - Желенский! - приказал князь. - Отнесешь письмо пану Скшетускому.
   Володыёвский, ни  на  минуту  не  оставлявший  наместника,  несколько
встревожился, завидев входящего княжеского слугу, ибо уверен был, что их
немедля призовут к князю. Однако слуга лишь вручил письмо и, ни слова не
говоря, вышел, а Скшетуский, прочитав послание, подал его другу.
   - Читай, - сказал он.
   Володыёвский глянул и воскликнул:
   - Назначение в поручики!
   И, обхвативши Скшетуского за шею, расцеловал в обе щеки.
   Поручик в гусарских хоругвях считался почти высшим военным  чином.  В
той хоругви, где служил Скшетуский, ротмистром был сам князь Иеремия,  а
номинальным поручиком - пан Суффчинский  из  Сенчи,  который,  будучи  в
преклонных летах, действительную службу давно  оставил.  Пан  Ян  долгое
время исполнял обязанности того и  другого,  что,  впрочем,  в  подобных
хоругвях, где старшие два чина зачастую были  лишь  почетными  титулами,
случалось сплошь и  рядом.  Ротмистром  королевской  хоругви  бывал  сам
король, примасовской - примас, поручиками - высшие придворные  вельможи,
а на деле командовали хоругвями наместники, которых  оттого  чаще  всего
называли  поручиками  и   полковниками.   Таким   поручиком,   то   бишь
полковником, и был по сути Скшетуский. Но лица, только  исполнявшие  эти
должности,  в  меньшем  были  почете:  между  званием,  утвердившимся  в
обиходе, и присвоенным  по  всей  форме  существовала  немалая  разница.
Отныне же, в силу княжеского приказа,  Скшетуский  становился  одним  из
первых офицеров князя воеводы русского.
   Однако в то время как приятели, поздравляя  Скшетуского  с  оказанной
ему честью, от радости так и сияли, его лицо ни на секунду не переменило
выраженья и по-прежнему оставалось застывшей суровой маской: не было  на
свете таких почестей и чинов, от которых бы оно просветлело.
   Все  же  он  встал  и  отправился  благодарить  князя,  а   маленький
Володыёвский тем часом расхаживал по его квартире, потирая руки.
   - Ну и ну! - приговаривал он. - Поручик гусарской хоругви! Кто еще  в
столь молодые лета такого бывал удостоен?
   - Лишь бы только господь возвратил ему счастье! - сказал Заглоба.
   - То-то и оно! Вы заметили, у него ни единый мускул не дрогнул.
   - Он бы предпочел отказаться, - сказал пан Лонгинус.
   - И не диво! - вздохнул Заглоба. - Я бы сам  за  нее  вот  эту  руку,
которой знамя захватил, отдал.
   - Воистину!
   -  А  что,  пан  Суффчинский,  должно  быть,  скончался?  -   заметил
Володыёвский.
   - Видать, скончался.
   - Кто же наместником будет? У хорунжего молоко на губах  не  обсохло,
да и в должности он без году неделя.
   Вопрос остался  нерешенным.  Ответ  на  него  принес,  воротясь,  сам
поручик Скшетуский.
   - Досточтимый сударь, - сказал он  Подбипятке,  -  князь  наместником
твою милость назначил.
   - О боже! - простонал пан Лонгинус, молитвенно складывая руки.
   - С тем же успехом  можно  назначить  и  его  лифляндскую  кобылу,  -
пробормотал Заглоба.
   - Ну, а что с разъездом? - спросил Володыёвский.
   - Выезжаем без промедленья, - ответил Скшетуский.
   - Людей много приказано взять?
   - Одну казацкую хоругвь  и  одну  валашскую,  разом  пятьсот  человек
будет.
   - Э, да это целая экспедиция - не разъезд! Что ж, коли  так,  пора  в
дорогу.
   - В дорогу, в дорогу! - повторил Заглоба. - Может, с  божьей  помощью
какую весточку раздобудем.
   По прошествии двух  часов,  когда  солнце  уже  клонилось  к  закату,
четверо друзей выезжали из Чолганского Камня в направлении на юг;  почти
одновременно покидал лагерь коронный стражник со своими  людьми.  За  их
отъездом, не скупясь на восклицания и злые насмешки, наблюдало множество
рыцарей  из  разных  хоругвей;   офицеры   обступили   Кушеля,   который
рассказывал, по какой причине был изгнан стражник и как это происходило.
   - Я к нему был послан с  приказом  князя,  -  говорил  Кушель,  -  и,
поверьте, миссия эта оказалась весьма periculosa; <опасна  (лат.).>  он,
едва прочитал, взревел точно  вол,  клейменный  железом.  И  на  меня  с
чеканом - чудом не ударил, должно быть, увидел за окном немцев Корицкого
и моих драгун с пищалями на  изготовку.  А  потом  как  заорет:  "Ладно!
Пускай! Гоните? Я уйду! К князю Доминику поеду, он меня любезнее примет!
И без того, говорит, омерзело  служить  с  голью,  а  за  себя,  кричит,
отомщу, не будь я Лащем! И от юнца  этого  потребую  удовлетворения!"  Я
думал, его желчь зальет - весь стол чеканом изрубил  от  злости.  Боязно
мне, признаться: как бы с паном Скшетуским не случилось чего худого.  Со
стражником шутки плохи: горд, злонравен, оскорблений спускать не привык,
да и сам не из робких, к тому же высокого званья...
   - Да что Скшетускому может сделаться sub tutela <под покровительством
(лат.).> самого князя! -  возразил  один  из  офицеров.  -  И  стражник,
сколько бы ни куражился, вряд ли рискнет связываться с такою персоной.
   Тем временем поручик, ничего не ведая об угрозах стражника, отдалялся
со своим отрядом от лагеря, держа путь к  Ожиговцам,  в  сторону  Южного
Буга и Медведовки. Хотя сентябрь позолотил  уже  листья  деревьев,  ночь
настала теплая и погожая, будто в июле; такой выдался тот год: зимы  как
бы и не было, а весною все зацвело в ту пору, когда  в  прошлые  годы  в
степях еще глубокие снега лежали. Дождливое лето сменилось осенью  сухой