крайней мере на Медведице. Относительно наговоров ханских Губин  должен  был
говорить в Константинополе: "В Москве идет слух, что  Магмет-Гирей  писал  к
султану, будто Казанская земля - юрт крымский, будто государь наш велел  там
мечети разорить и свои христианские церкви поставить и колокола повесить; но
как прежде крымцы неправыми своими умышлениями вставляли неправые слова, так
и теперь не отстают от лживых слов". Губин должен был рассказать по  порядку
казанские дела и уверить, что мечетей не  разрушают.  Между  тем  московские
благоприятели, или норовники, продолжали извещать великого князя о наговорах
ханских: так, по их известиям, хан дал знать султану, что Василий в союзе  с
персидским шахом, послал ему  оружие,  30000  пищалей;  когда  султан  опять
послал в Крым запрещение воевать с Москвою, то хан отвечал ему:  "Не  велишь
мне идти ни на московского, ни на волошского, так чем же  мне  быть  сыту  и
одету? А московский князь стоит на  тебя  заодно  с  Кизылбашем  (персидским
ханом)".
     Губин привез с  собою  турецкого  посла  Скиндера,  князя  манкупского,
который объявил, что если великий князь хочет быть с  султаном  в  дружбе  и
братстве, то прислал бы к  нему  доброго  человека  для  заключения  крепкой
дружбы и братства. Вследствие этого объявления отправлен был в  Турцию  Иван
Семенович Морозов; но и этот добрый человек не успел в своем  поручении,  не
привез союзной  грамоты  от  султана,  не  привез  и  доброго  человека  для
заключения этого союза в Москве, но привез  некоторые  любопытные  известия,
например: приходил к нему Андриан Грек от казначея  султанова  Аббисалома  и
говорил: "Велел тебе  Аббисалом  говорить:  наша  пошлинка  есть,  и  ты  б,
господин, нас не забыл, а прежние послы нам пошлину давали,  так  и  ты  бы,
господин, нас не покинул. Следует тебе оказать честь Аббисалому, потому  что
он у султана ближний человек и дела государские большие на нем лежат;  а  не
почтишь его, так и дел не сделаться". Посол отвечал: "Я от  своего  государя
послан не пошлины устанавливать: делают государские дела приказные  люди  не
для посулов; будет нам Аббисаломова дружба и раденье, то мы  против  них  за
себя не стоим, а для государского дела мне незачем посулы  давать".  Андриан
сказал на это: "Аббисалом говорит: если меня  посол  почтит,  то  я  ему  от
султана выберу поминки добрые, а не почтит, так я ему выберу поминки худые".
Посол отвечал: "Я прислан для государского дела, а  не  для  поминков  и  за
поминки посулов не дам". После Андриана пришел пристав и сказал: "Велел тебе
султан говорить: Аббисалом у меня человек ближний, дьяк,  казначей  и  зять,
так ты для меня его почти,  пошли  ему  что-нибудь".  Посол  отвечал:  "Если
государь говорит, то мы для государя пошлем, что у нас случится" - и  послал
казначею горностаевую шубу. Сношения продолжались, ограничиваясь по-прежнему
делами торговыми, хотя уже можно было предвидеть, что не  далеки  враждебные
столкновения между обоими государствами. Скиидер, приезжавший в другой  раз,
объявил, что Саип-Гирей казанский заложился за султана, и  потому  Казань  -
юрт султанов. Ему отвечали,  что  Казань  изначала  юрт  московский.  Поехал
Скиндер назад, на Путивль, на Крым; просился Доном, но великий князь его  не
пустил: прозябло слово от Скиндеровых людей и со стороны, что Скиндер послан
высмотреть удобное место на Дону для построения  турецкого  города.  Скиндер
приезжал в третий раз  в  Москву  для  торговых  дел,  несмотря  на  то  что
показывал явную вражду и грозился поссорить султана  с  великим  князем.  По
смерти его, случившейся в Москве, между бумагами  его  нашли  приготовленные
донесения султану, что когда пришел в Москву пленный из Азова  и  объявил  о
победе  венгерского  короля  над  турками,  то  будто  великий  князь  очень
обрадовался и велел  звонить  в  колокола.  В  сношениях  с  этим  Скиндером
обвинялся известный Грек Максим. Целью сношений с князьями  ногайскими  и  с
индейским  ханом  Бабуром  были  дела  торговые;  сношения  с  Молдавиею   и
Астраханью не имели никаких следствий.
     Упоминая об этих сношениях, подробно рассказывая о войнах с  Литвою,  с
Крымом, о взятии Смоленска, Пскова, летописцы  едва  мимоходом  упоминают  о
присоединении к Москве Великого княжества Рязанского и  княжеств  Северских.
Мы видели, что удельный рязанский князь  Федор,  умирая  бездетным,  отказал
свой удел Иоанну III; таким образом, часть  самого  города  Рязани  и  место
Старая Рязань принадлежали к Москве еще при Иоанне III, и  сын  его  Василий
еще прежде окончательного присоединения Великого  княжества  Рязанского  уже
назывался рязанским. Мы видели, как Иоанн III распоряжался Рязанью во  время
малолетства  великого  князя   ее   Ивана   Ивановича;   Василий   продолжал
распоряжаться таким же образом. Когда  великий  князь  рязанский  вырос,  то
увидал себя не  больше  как  наместником  великого  князя  московского;  ему
оставалось на выбор: или добровольно снизойти на степень  служебного  князя,
или отчаянными средствами попытаться возвратить прежнее значение; он решился
на последнее. Василию московскому дали знать, что  великий  князь  рязанский
вошел в частые сношения с крымским ханом Магмет-Гиреем и даже хочет жениться
на его дочери. Василий послал звать рязанского князя в Москву;  тот  сначала
не хотел ехать, предвидя участь, его ожидавшую; но что случилось с  князьями
нижегородским и тверским, то  же  самое  случилось  теперь  и  с  рязанским:
приближенный боярин его Семен Крубин (Коробьин?) предался на сторону Василия
и уговорил своего князя отправиться в Москву, где его  схватили  и  посадили
под стражу, а мать его заключили в монастырь. Это было в 1517 году;  в  1521
году, пользуясь нашествием Магмет-Гирея, рязанский князь  успел  убежать  из
Москвы и скрыться в Литву.  Магмет-Гирей  отправил  к  Сигизмунду  послов  с
требованием, чтоб король отпустил с ними рязанского князя в Крым.  Сигизмунд
отвечал: "Великий князь рязанский приехал к нам по опасной нашей грамоте, по
обещанию нашему, что он может свободно к нам приехать, свободно и уехать. Мы
ему говорили и советовали, чтоб он ехал к тебе, и от  своего  имени  обещали
ему, что ты посадишь его на Великом княжестве  Рязанском,  но  он  никак  не
хотел к тебе ехать. Потом мы призывали его к себе в другой раз  и  говорили,
что ты добудешь ему отчину по своему письменному обещанию, которое дал  нам,
а иначе без тебя он никаким образом не будет  в  состоянии  возвратить  себе
стола. Мы советовали ему это в той  мысли,  что  если  ты  посадишь  его  на
Рязани, то один приобретешь добрую славу; если он  будет  в  твоих  руках  и
узнают о том его подданные - рязанцы, то они и без твоей сабли сами со  всею
землею тебе поддадутся; ты сделаешь его  своим  слугою,  а  чрез  его  землю
можешь и того общего нашего неприятеля, московского, привести к себе в такую
же повинность, в какой предки его находились к  твоим  предкам.  Наконец  мы
рязанского князя уговорили: он объявил согласие свое ехать к тебе, но только
с условием, чтоб ты дал ему залог  (заставу);  если  ты  его  на  Рязани  не
посадишь, то должен отпустить, и когда отпустишь, тогда и залог твой к  тебе
возвратится. Подумай об этом и объяви нам немедленно, на  что  решишься".  С
рязанцами,  которые  отличались  смелым,   непреклонным   характером,   было
поступлено так же, как с новгородцами и псковичами: многочисленными  толпами
переселяли их в другие области.
     Вслед за Рязанью пала  другая  отчина  Святославова  рода  -  княжество
Северское. Но в это время здесь уже не было Ольговичей: их  волости  держали