недругов моего сына и своих стойте сообща, чтоб православных  христиан  рука
была высока над бусурманством; а вы, бояре, боярские  дети  и  княжата,  как
служили нам, так служите и сыну моему, Ивану, на недругов все будьте заодно,
христианство от недругов берегите, служите сыну моему прямо  и  неподвижно".
Отпустивши братьев и митрополита, умирающий стал говорить боярам: "Знаете  и
сами, что государство наше ведется от великого князя Владимира киевского, мы
вам государи прирожденные, а вы наши извечные бояре: так  постойте,  братья,
крепко, чтоб мой сын учинился на государстве государем, чтоб  была  в  земле
правда и в вас розни  никакой  не  было;  приказываю  вам  Михайлу  Львовича
Глинского, человек он к нам приезжий; но вы не говорите,  что  он  приезжий,
держите его за здешнего уроженца, потому что он мне прямой слуга; будьте все
сообща, дело земское и сына моего дело берегите и делайте заодно; а  ты  бы,
князь Михайло Глинский, за сына моего Ивана, и за жену мою, и за сына  моего
князя Юрья кровь свою пролил и тело свое на раздробление дал".
     Великий князь очень скорбел и изнемогал, но боли не чувствовал; рана не
увеличивалась, только дух от нее был тяжек. Василий  призвал  князя  Михайлу
Глинского, двоих лекарей своих, Николая и Феофила, и спрашивал у  них,  чего
бы прикладывать к болячке или что бы такое пустить  в  рану,  чтоб  духу  не
было. Боярин Михайло Юрьевич Захарьин, утешая его, начал говорить: "Государь
князь великий! Обождавши день-другой, когда тебе немного полегчеет,  пустить
бы водки в рану". Больной обратился к лекарю Николаю  и  сказал  ему:  "Брат
Николай! Видел ты мое великое жалованье к себе: можно  ли  что-нибудь  такое
сделать, мазь или другое что, чтоб облегчить мою болезнь?" Николай  отвечал:
"Видел я, государь, к себе жалованье твое великое; если  б  можно,  тело  бы
свое раздробил для тебя, но не вижу никакого средства, кроме помощи божией".
Тогда великий князь сказал детям боярским и стряпчим своим: "Братья! Николай
узнал мою болезнь: неизлечимая! Надобно братья,  промышлять,  чтоб  душа  не
погибла навеки". Стряпчие и дети боярские заплакали горько, тихо  для  него,
но, вышедши вон, громко зарыдали и были как мертвые. Больной забылся, во сне
вдруг запел: "Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе,  боже!",  потом,  проснувшись,
начал говорить: "Как господу угодно, так пусть и будет,  буди  имя  господне
благословенно отныне и до века". 3 декабря, со вторника на  среду,  приказал
духовнику держать наготове запасные дары. В это время пришел игумен троицкий
Иоасаф, и великий князь сказал ему: "Помолись, отец, о земском строении и  о
сыне моем Иване и о моем согрешении: дал бог и великий чудотворец Сергий мне
вашим молением и прошением сына Ивана; я крестил его  у  чудотворца,  вручил
его чудотворцу и на раку чудотворцеву его положил, вам сына своего  на  руки
отдал; так молите бога, пречистую его матерь и великих чудотворцев о  Иване,
сыне моем, и жене горемычной; а ты, игумен, прочь не езди, из города вон  не
выезжай". В среду опять приобщился, с постели при этом встать уже не мог, но
под  плечи  подняли  его;  после  причастия  поел  немного.  Потом   призвал
бояр-князей Василья и Ивана Шуйских, Воронцова, Михайлу  Юрьевича,  Тучкова,
князя Михайлу Глинского, Шигону, Головкина, дьяков-Путятина  и  Мишурина,  и
были они у него от третьего часа до седьмого, все наказывал  им  о  сыне,  о
устроении земском, как быть и править государством; когда все  другие  бояре
ушли, остались трое: Михаил Юрьев, Глинский и Шигона-и были у него до  самой
ночи; им приказывал о великой княгине Елене, как ей без него быть, как к ней
боярам ходить, и о всем им приказал, как без него царству строиться.  Пришли
братья-Юрий и Андрей-и начали принуждать больного, чтоб чего-нибудь поел; он
велел подать миндальной каши и только  к  губам  поднес.  Братья  вышли,  но
Андрея великий князь велел воротить и начал говорить ему, Юрьеву,  Глинскому
и Шигоне: "Вижу сам, что скоро должен умереть, хочу послать за сыном Иваном,
благословить  его  крестом  Петра-чудотворца,  да  хочу  послать  за  женою,
наказать ей, как ей быть после меня; но нет, не хочу посылать за сыном,  мал
он, а я лежу  в  такой  болезни-испугается".  Князь  Андрей  и  бояре  стали
уговаривать его: "Государь князь великий! Пошли за сыном, благослови  его  и
за великой княгиней пошли". Больной согласился. Брат великой княгини,  князь
Иван Глинский, принес ребенка на руках, за ним шла мама Аграфена Васильевна;
великий князь благословил сына и наказал маме: "Смотри,  Аграфена,  от  сына
моего Ивана не отступай ни  пяди!"  Когда  ребенка  вынесли,  ввели  великую
княгиню: едва могли удерживать ее брат  великокняжеский  Андрей  Иванович  и
боярин Челяднин, билась и плакала горько. Великий князь утешал ее,  говорил:
"Жена! Перестань, не плачь, мне легче, не болит у меня ничего  но  благодарю
бога"; и в самом деле он уже не чувствовал никакой боли. Когда Елена немного
утихла,  то  начала  говорить:  "Государь  князь  великий!  На   кого   меня
оставляешь, кому детей приказываешь?" Василий отвечал: "Благословил  я  сына
своего Ивана государством и великим княжением, а  тебе  написал  в  духовной
грамоте, как писалось в прежних грамотах отцов  наших  и  прародителей,  как
следует, как прежним великим княгиням  шло".  Елена  просила,  чтоб  великий
князь благословил и младшего сына-Юрия; Василий согласился, благословил  его
крестом Паисиевским, о вотчине же сказал: "Приказал я и в  духовной  грамоте
написал, как следует". Хотел он поговорить с женою, как ей жить после  него,
но от ее крика не успел ни одного слова сказать; она не хотела  выходить  из
комнаты, но от крика Василий  принужден  был  насильно  велеть  ее  вывести,
поцеловавшись с нею в последний раз. После этого  великий  князь  послал  за
владыкою коломенским Вассианом и старцем Мисаилом;  спросил  о  кирилловском
игумене, потому что прежде он думал постричься в  Кирилловом  монастыре,  но
ему сказали, что  кирилловского  игумена  нет  в  Москве;  тогда  послал  за
троицким игуменом Иоасафом. В это время пришел к больному Даниил-митрополит,
братья, все бояре и  дети  боярские;  митрополит  и  владыка  Вассиан  стали
говорить, чтоб великий князь послал за образом Владимирской богородицы и св.
Николая  Гостунского;  образа  принесли;  великий  князь  послал  Шигону   к
духовнику, чтоб тот принес из церкви дары служебные, и велел  его  спросить:
"Бывал ли он при том, когда душа разлучается от тела?" Протопоп отвечал, что
мало бывал. Тогда великий князь велел ему войти в  комнату  и  стать  против
него, а стряпчему Федору Кучецкому велел стать с  протопопом  рядом,  потому
что  Федор  видел  преставление  отца  его,  великого  князя  Ивана;   дьяку
крестовому Данилу велел петь канон мученице Екатерине да канон на исход души
и отходную велел себе говорить. Когда  дьяк  запел  канон,  больной  немного
забылся, потом проснулся и начал говорить, как будто видя видение:  "Великая
Христова мученица Екатерина, пора царствовать; так,  госпожа,  царствовать";
очнувшись совершенно, взял образ великомученицы Екатерины, приложился к нему
и к мощам той же святой, которые принесли ему тогда; подозвал к себе боярина
Михайлу Семеновича Воронцова, поцеловался с ним и простил его. Долго еще  он
лежал после того; духовник подошел, хотел ему дать причастие, но  он  сказал
ему: "Видишь сам, что лежу болен, а в своем разуме; но когда станет душа  от
тела разлучаться, тогда мне дай дары; смотри же рассудительно,  не  пропусти
времени". Потом, подождавши еще немного, подозвал к себе брата Юрия и сказал
ему: "Помнишь, брат, как отца нашего великого князя Ивана не стало на другой
день Дмитрова дни, в понедельник, немощь его томила  день  и  ночь?  И  мне,