замечательный, ибо действительно Елена,  воспитанная  иначе,  чем  тогдашние
московские боярышни, имела более  средств  нравиться.  Через  три  года,  25
августа 1530, Елена родила первого сына, Иоанна, потом через год и несколько
месяцев- другого сына, Георгия.
     Но едва минуло старшему  малютке,  Иоанну,  три  года,  как  отец  его,
великий князь Василий, занемог предсмертною болезнию. После  выхода  крымцев
из московских областей, в сентябре 1533 года, Василий с  женою  и  с  детьми
отправился в Троицкий монастырь к 25 числу, к празднику  чудотворца  Сергия;
от Троицы поехал на Волок-Ламский, чтоб потешиться  любимою  своею  забавою,
охотою, и на дороге, в селе Озерецком, заболел: на  левом  стегне  на  сгибе
показалась багровая болячка с булавочную головку. В  первых  числах  октября
великий князь приехал в Волоколамск уже в большом изнеможении; в тот же день
он еще мог быть на пиру у одного из  любимцев  своих,  тверского  дворецкого
Ивана Юрьевича Шигоны Поджогина; но на другой день с большою нуждою дошел до
бани и за столом сидел в постельных хоромах также  с  нуждою.  На  следующий
день была превосходная для охоты погода - великий князь не  утерпел,  послал
за ловчими и поехал в село  свое  Колпь;  дорогою  охота  была  неудачна,  и
Василий все жаловался на боль. Приехавши в Колпь, он сел за стол, но сидел с
нуждою; несмотря, однако, на это, послал к брату Андрею Ивановичу звать  его
на охоту и, когда тот приехал,  отправился  в  поле  с  собаками,  но  ездил
немного, не далее двух верст от села; возвратившись с охоты в Колпь,  обедал
вместе с братом и тут в последний  раз  сидел  за  столом;  с  этих  пор  он
принимал немного пищи уже в постели. Видя усиление  болезни,  он  послал  за
князем Михаилом Львовичем Глинским и за двумя лекарями своими,  иностранцами
Николаем и Феофилом. По совету с князем Глинским, который, как видно, был во
всем опытен, лекаря начали прикладывать к болячке пшеничную муку  с  пресным
медом и лук печеный; от этого болячка начала рдеть и загниваться. Прожив две
недели в Колпи, великий князь захотел возвратиться в Волок; на лошади  ехать
он не мог, боярские дети и княжата несли  его  пешком  на  руках.  В  Волоке
великий князь велел прикладывать  мазь;  стало  выходить  много  гною,  боль
увеличилась,  в  груди  начала  чувствоваться  тягость;  лекаря   дали   ему
чистительное, но это средство не  помогло,  аппетит  пропал.  Тогда  великий
князь послал стряпчего своего Мансурова и дьяка Меньшого  Путятина  тайно  в
Москву за духовною грамотою отца своего и за своею,  которую  написал  перед
отъездом в Новгород и Псков, в Москве не велел об этом сказывать никому,  ни
митрополиту,  ни  боярам.  Когда  грамоты  были  привезены,  Василий   велел
прочитать их себе тайно от братьев, бояр и от князя  Глинского,  после  чего
свою духовную велел сжечь. Потом  велел  Путятину  опять  принести  духовные
грамоты, призвал Шигону Поджогина и советовался с ним и с Путятиным, кого из
бояр допустить в думу о духовной и "кому приказать свой  государев  приказ";
из бояр на Волоке были тогда с  великим  князем:  князь  Димитрий  Федорович
Бельский князь Иван Васильевич Шуйский, князь Михайло  Львович  Глинский  да
двое дворецких-князь Кубенский и Шигона. Приехал брат Василиев,  князь  Юрий
Иванович; но великий князь скрывал от него свою болезнь и не хотел, чтоб  он
долго оставался в Волоке, несмотря на все желание Юрия остаться; младший  же
брат, князь Андрей Иванович, остался при больном. Между тем из болячки вышло
гною больше таза, вышел стержень больше полуторы пяди, но не  весь;  великий
князь  обрадовался,  думал,  что  получит  облегчение  от  болезни;   начали
прикладывать к болячке обыкновенную мазь, и опухоль опала. Когда приехал  из
Москвы боярин Михайло Юрьевич Захарьин,  за  которым  посылали,  то  великий
князь начал думать с боярами  и  с  дьяками,  как  ему  ехать  в  Москву,  и
приговорил ехать с Волока в любимый  его  Иосифов  монастырь;  поехал  он  в
каптане, где была постлана постель; в каптане сидели с ним князь Шкурлятев и
князь Палецкий, которые переворачивали его со стороны на сторону, потому что
сам он двигаться не мог. Когда приехали в  Иосифов  монастырь,  Шкурлятев  и
Палецкий взяли великого князя под руки и повели  в  церковь;  здесь  дьякон,
начавши читать ектению за государя, не мог продолжать от слез, игумен и  вся
братия горько плакали и молились, великая княгиня с детьми, бояре и все люди
рыдали. Когда начали обедню, великий князь вышел и лег на одре  на  паперти,
где и слушал службу. Переночевав в монастыре, Василий  поехал  в  Москву,  а
брата Андрея отпустил в его удел; решено было, что больной въедет  в  Москву
тайно, потому что в это время здесь было много иноземцев и послов. 21 ноября
великий князь приехал в подмосковное свое село Воробьеве и пробыл здесь  два
дня, страдая от жестокой болезни; митрополит, владыки, бояре, дети  боярские
приезжали навещать его. Василий приказал наводить мост  на  Москве-реке  под
Воробьевым, против Новодевичьего монастыря, потому что река  еще  не  крепко
стала, и на третий день выехал из Воробьева  в  каптане,  запряженной  двумя
санниками (лошадьми, приученными ходить  в  санях),  но,  как  скоро  лошади
начали входить на мост, мост обломился,  каптану  же  дети  боярские  успели
удержать  от  падения,  обрезав  гужи  у  санников.   Больной   должен   был
возвратиться назад, посердился на городничих, смотревших за строением моста,
но опалы на них не положил; потом он уже  въехал  в  Москву  на  пароме  под
Дорогомиловом. В тот же самый день приехал брат его, князь Андрей Иванович.
     Расположившись в дворце, великий князь призвал  к  себе  бояр  -  князя
Василия Васильевича Шуйского, Михайлу Юрьевича Захарьина, Михайлу Семеновича
Воронцова, казначея Петра Ивановича Головина, дворецкого Шигону-и велел  при
них  писать  духовную  грамоту  дьякам  своим-Меньшому  Путятину  и   Федору
Мишурину; потом в думу о духовной грамоте  к  прежним  боярам  прибавил  еще
князя Ивана  Васильевича  Шуйского,  Михайлу  Васильевича  Тучкова  и  князя
Михайлу Львовича Глинского; последнего,  поговоря  с  боярами,  прибавил  он
потому, что он был родной дядя великой княгине Елене; в это же время приехал
в Москву князь Юрий Иванович. По написании духовной Василий начал  думать  с
митрополитом Даниилом, владыкою коломенским Вассианом  и  духовником  своим,
протопопом Алексеем, о пострижении, потому что давно была у него эта  мысль;
еще на Волоке он говорил духовнику и старцу Мисаилу  Сукину:  "Смотрите,  не
положите меня в белом платье; хотя и выздоровлю-  нужды  нет,  мысль  моя  и
сердечное желание обращены к иночеству"; и платье с  Волока  велел  взять  с
собою в дорогу готовое; на пути приказывал Шигоне и Путятину  то  же  самое,
чтоб не положили его в белом платье. Тогда же великий князь тайно приобщался
и маслом соборовался, а в субботу перед Николиным днем соборовался уже явно;
на другой день в воскресенье велел приготовить себе  служебные  дары;  когда
дали знать, что их несут, встал  с  постели,  опираясь  на  боярина  Михайлу
Юрьевича Захарьина, и сел в  кресла;  когда  же  вошел  духовник  с  дарами,
Василий стал на ноги, приобщился со слезами и лег  в  постелю,  после  чего,
призвав к  себе  митрополита,  братьев  Юрия  и  Андрея,  всех  бояр,  начал
говорить: "Приказываю своего сына, великого  князя  Ивана,  богу,  пречистой
богородице, святым чудотворцам и тебе,  отцу  своему,  Даниилу,  митрополиту
всея Руси; даю ему свое государство, которым меня благословил  отец  мой;  а
вы, братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стойте крепко в своем  слове,  на
чем вы мне крест целовали, о  земском  строении  и  о  ратных  делах  против