решительности, другой- менее; но по характеру наших источников  исторических
мы не имеем достаточно средств подметить эти различия и определить характеры
главных действующих лиц, правителей, ибо  в  памятниках  редко  исторические
лица представляются мыслящими,  чувствующими,  говорящими  перед  нами-одним
словом, живыми людьми; сами эти  лица  действуют  большею  частию  молча,  а
другие люди, к ним близкие, знавшие их хорошо, ничего нам об них не говорят.
     Признавая все важное значение деятельности Иоанна III, мы,  однако,  не
сочли себя вправе резко отделять эту деятельность  от  деятельности  предков
Иоанновых,  уменьшать  в   пользу   одного   князя   заслуги   целого   ряда
предшествовавших  князей.  В  XVIII  веке,  при  первых  попытках  обработки
отечественной истории, легко было увлечься некоторыми громкими  явлениями  и
смешать следствие с причиною, отсюда понятно,  почему  в  XVIII  веке  могло
образоваться мнение, что Иоанн III соединил до него раздробленную  Россию  в
одно  целое  и  свергнул  татарское  иго;  но  мы,  зная,   что   соединение
Северо-Восточной Руси началось с усиления Москвы, т. е. с Иоанна Калиты или,
вернее, с брата его, Юрия Даниловича, и почти кончилось при Василии  Темном,
ибо при нем было последнее  княжеское  междоусобие;  зная,  что  Иоанну  III
потому было так легко подчинить себе Новгород, что последний не мог получить
помощи ни от одного уже князя Северо-Восточной Руси; зная  все  это,  мы  не
можем уже сказать, что соединение раздробленной России есть дело Иоанна III;
зная, что Димитрий Донской разбил Мамая и принужден  был  заплатить  тяжелую
дань Тохтамышу; зная в то же время, что Иоанн III  не  разбивал  Ахмата,  по
смерти которого, однако, татары с Волги не приходили к  Москве  заданью,  мы
необходимо должны  заключить  о  внутреннем  постепенном  ослаблении  татар,
должны заключить, что Димитрий Донской имел дело хотя с потрясенным, но  еще
довольно сильным телом, а Иоанн III имел дело с  одною  уже  тенью.  Событие
остается  по-прежнему  на  своем  месте,   зависимость   от   татар   вполне
прекратилась действительно в  княжение  Иоанна  III;  но  мы  не  можем  уже
смешивать следствия с причиною: мы видим, что обширные  размеры,  в  которых
является  деятельность  Иоанна  III,   суть   следствие   деятельности   его
предшественников, что основания величия России были положены прежде  Иоанна,
но  что  за  последним  остается  важная  заслуга-уменье   продолжать   дело
предшественников при новых условиях.
     Не возвышая значения Иоанна III в ущерб значению предшественников  его,
мы не считаем себя также вправе возвышать  или  уменьшать  значения  Василия
Иоанновича относительно значения  отца  его.  Видим  одно  предание  и  один
характер; все согласны, что Василий не был так  счастлив,  как  Иоанн;  это,
разумеется, не может отнять достоинства у сына, ибо, чем больше препятствий,
тем выше заслуга. Как господствующие  черты  характера  замечаем  в  Василии
необыкновенное постоянство, твердость в достижении раз предположенной  цели,
терпение, с каким он истощал все  средства  при  достижении  цели,  важность
которой он признал. Это видно в войнах казанских, в постоянстве  усилия  для
овладения Смоленском, в постоянстве искания  союза  крымского  и  турецкого;
верность раз принятым началам видна особенно в том, что как  ни  дорожил  он
приязнию крымского хана, однако ни за что не соглашался обязываться  срочною
посылкою определенной суммы денег в Крым, ибо это имело бы вид дани. Что  же
касается до ближайшего знакомства с характером  Василия,  то  для  этого  мы
имеем  только  один  памятник;  к  сожалению,  этот  драгоценный   памятник,
изображающий нам Василия  как  живого  человека,  есть  изображение  Василия
умирающего, изображение его предсмертных дней, которое мы  привели  во  всей
подробности. Само собою разумеется, что поведение человека в  последние  дни
его жизни и именно при сознании, что  это  последние  дни,  как  то  было  с
Василием, не может дать нам  вполне  верного  понятия  о  прежнем  поведении
человека; но мы должны воспользоваться тем, что у нас есть.
     Василий занемог, едучи с богомолья из Троицкого, монастыря на  охоту  в
Волок-Ламский: это были  две  постоянные  цели  поездок  великого  князя.  В
характере Василия замечаем более живости, более  склонности  к  движению,  к
перемене мест, чему отца его, Иоанна, который,  по  словам  знаменитого  его
современника, Стефана молдавского, любил сидеть спокойно на одном  месте,  а
между  тем  владения  его  увеличивались  со  всех  сторон.  Василий,  кроме
Троицкого монастыря, езжал на  богомолье  в  Переяславль,  Юрьев,  Владимир,
Ростов,  к  Николе  на  Угрешу,  в  Тихвин,  Ярославль,  Вологду,   Кириллов
монастырь, к Николе Заразскому. Другою целью поездок была охота,  к  которой
Василий был страстен: занемогши трудною болезнию, он,  однако,  не  утерпел,
когда наступила благоприятная для охоты погода, и выехала поле  с  собаками;
любимым местом для охоты был у него Волок-Ламский, который, однако, он  стал
посещать не ранее 1515 года, то есть года два спустя  по  смерти  последнего
волоцкого князя Федора Борисовича; в 1519 он пробыл в Волоке от 14  сентября
до 26 октября; ездил на потеху также в Можайск; лето Василий любил проводить
за городом; любимыми подмосковными местами его  были:  Остров,  Воробьеве  и
Воронцове; в 1519 году, в мае, он выехал  из  Москвы  к  Николе  на  Угрешу,
оттуда в Остров, где жил до Петровок, а потом все лето провел  в  Воронцове.
Отношения Василия к Иосифову монастырю живо  выставляются  в  рассказе,  что
дьякон, начавши молиться за великого  князя,  не  мог  продолжать  от  слез,
игумен и братия также плакали; князь Курбский лучше всего объясняет нам  эту
картину,  близко  соединяя  в  своей  вражде  Василия  с  монахами  Иосифова
монастыря, говоря, что эти монахи были  подобны  Василию.  Видим  в  Василии
живое сочувствие к господствующему интересу времени, интересу  религиозному,
сочувствие  к  монастырю,  который  имел  для   лучших   людей   неотразимую
привлекательность, как  лучшее,  избранное  общество,  занимавшееся  высшими
вопросами жизни: сюда люди более  живые,  более  развитые,  более  способные
обращать внимание на любопытные  вопросы  жизни,  шли  за  разрешением  этих
вопросов, за умною беседою вообще; здесь они могли всегда узнать  что-нибудь
для  них  важное,  ибо  здесь  собирались  книги,  здесь   сосредоточивалось
тогдашнее  просвещение,  здесь  складывалось  духовное,  умственное  оружие,
необходимость которого в важных борьбах и тогда хорошо понимали.
     Три монастыря пользовались  особенным  расположением  Василия:  Иосифов
Волоцкий был ему близок  по  отношениям  к  основателю,  находился  под  его
особенным покровительством, отличался приверженностью к его лицу;  но  самая
эта близость отношений и недавняя знаменитость монастыря  не  могли  внушить
великому князю  такого  высокого  уважения,  какое  он  питал  к  монастырям
Кириллову Белозерскому  и  Сергиеву  Троицкому;  иноческая  жизнь  в  первом
особенно его  прельщала,  так  что  он  выражал  желание  постричься  здесь;
Троицкий монастырь по святости и  государственному  значению  основателя  не
переставал пользоваться всеобщим великим  уважением.  "Вашими  молитвами,  -
говорил Василий троицкому игумену, - дал мне  бог  сына,  я  крестил  его  у
чудотворца, поручил его ему, положил  ребенка  на  раку  преподобного;  вам,
отец, я своего сына на руки отдал". Прежде, обращаясь к митрополиту, братьям
и боярам, великий князь сказал: "Приказываю сына  богу,  богородице,  святым
чудотворцам и  тебе,  отцу  своему,  Даниилу,  митрополиту  всея  Руси";  не