книги, в которых те поминки значились, потерялись; а  который  ты  нам  счет
прислал Магмет-Гиреевским  поминкам,  то  здесь  старые  люди  говорят,  что
столько никогда не посылывалось, и ты бы, брат наш, этот счет пересмотрел  и
дал нам знать, как тебе с нами вперед в дружбе и братстве быть".
     Но главная опасность грозила из Константинополя: если тяжело  было  при
войне Ливонской и при отсутствии постоянного войска держать рать на  берегах
Оки против хана, то еще тяжелее было держать другие многочисленные  полки  в
отдаленной Астрахани; Иоанн знал, что султан на весну замышлял новый поход к
этому городу, а хан в то же время должен был идти к Москве, причем  малейший
успех  турок  в  низовьях  Волги  служил  знаком  к  восстанию   недовольных
казанских. Имея глаза постоянно  обращенными  к  берегам  Балтийского  моря,
готовясь к важным событиям в Литве и Польше, считая себя небезопасным внутри
государства, Иоанн должен был употребить все средства,  решиться  на  важные
пожертвования, чтоб только склонить к миру хана и султана. Соглашаясь давать
Магмет-Гиреевские  поминки  первому,  царь  в  1570  году   отправил   посла
Новосильцева  в  Константинополь  под  предлогом   поздравления   Селима   с
восшествием на  престол:  посол  должен  был  напомнить  султану  о  прежних
приятельских отношениях предшественников его к предшественникам Иоанновым и,
главное, внушить, что магометанство не терпит никакого притеснения  в  новых
владениях московских, завоеванных у татар; рассказавши о казанских делах при
Иоанне III, Василии, Иоанне IV, Новосильцев говорил султану:  "Государь  наш
за такие их неправды ходил на них ратью, и за их неправды бог над ними так и
учинил. А которые казанские люди государю нашему правдою служат, те и теперь
в государском жалованьи по своим местам живут, а  от  веры  государь  их  не
отводит, мольбищ их не рушит: вот теперь государь  наш  посадил  в  Касимове
городке царевича Саип-Булата, мизгити (мечети)  и  кишени  (кладбища)  велел
устроить, как ведется в бусурманском законе, и ни в чем у него воли государь
наш не отнял; а если б государь наш бусурманский закон разорял, то не  велел
бы Саип-Булата среди своей земли в бусурманском законе устраивать". Султан в
грамоте, присланной с  Новосильцевым,  требовал,  чтоб  Астраханскую  дорогу
отпереть, русский город,  поставленный  в  Кабардинской  земле,  покинуть  и
отовсюду людей проезжих пропускать.  В  марте  1571  года  отправлен  был  в
Константинополь новый посол, Кузминский; царь в грамоте, с ним отправленной,
писал к султану: "Желая быть с тобою вперед в братстве и любви, мы  показали
братской любви знамя: город с Терека-реки,  из  Кабардинской  земли,  велели
снести и людей своих оттуда свести в Астрахань; а  что  ты  писал  к  нам  о
дороге, то она была заперта для  того,  что  многие  люди  ходили  воровским
обычаем, измены многие и убытки нашему городу Астрахани  делали;  но  теперь
для тебя, брата нашего, дорогу мы отпереть велели  всяким  проезжим  людям".
Кузминскому было наказано: "Если станут говорить,  что  в  Астрахани  кишени
разорили и мертвецов грабили,  то  отвечать:  это  делали  без  государского
ведома воры, боярские холопи и козаки". Кузминский должен  был  говорить  от
царского имени любимцу султанову, Магмет-паше: "Захочешь нашего жалованья  и
любви, то послужи нам, введи нас с своим государем в любовь, чтоб брат  наш,
Селим-султан, был с нами в братстве и  любви  и  заодно  был  бы  на  цесаря
римского, и на польского короля, и на чешского, и на французского, и на иных
королей,  и  на  всех   государей   италийских"   (западноевропейских).   Но
благоприятного ответа не было: султан  требовал  Казани,  Астрахани  и  даже
подручничества, а между тем вести о неприязненных намерениях султана и  хана
продолжали приходить в Москву; все лето  1570  года  прошло  в  тревогах,  в
ожиданиях татарского нашествия, войско стояло на Оке,  сам  Иоанн  два  раза
выезжал к нему по вестям о приближении хана;  но  вести  оказались  ложными,
являлись малочисленные толпы татар, которые легко были прогоняемы, и в конце
сентября бояре приговорили, что станичники, показывая большое неприятельское
войско, солгали, что государю самому стоять  в  Серпухове  не  для  чего,  а
постоят по берегу воеводы с неделю после 1 октября  и  потом  разъедутся  по
домам. Весною  1571  года  тревога  возобновилась;  воеводы  -  князья  Иван
Дмитриевич  Бельский,  Иван   Федорович   Мстиславский,   Михайла   Иванович
Воротынский, Иван Андреевич Шуйский, Иван Петрович Шуйский - с 50000  войска
отправились к Оке; царь выступил с опричиною в Серпухов. На этот раз тревога
не была мнимая; хан, собравши 120000 войска, пошел к московским украйнам;  в
степи прибежали к нему дети боярские - двое из Белева, двое из Калуги,  один
из Каширы, один из Серпухова - и сказали, что "во  всех  городах  московских
два года сряду был большой голод и мор, много людей померло, а много  других
государь в опале побил, остальные воинские люди  и  татары  все  в  Немецкой
земле; государя ждут в Серпухове с опричниною,  но  людей  с  ним  мало;  ты
ступай прямо к Москве: мы проведем тебя чрез  Оку,  и  если  тебе  до  самой
Москвы встретится какое-нибудь войско, то вели нас казнить". Потом прибежали
к хану двое новокрещеных татар и сказали ему  то  же  самое.  Хан  пошел  по
указанию изменников и неизвестно где  переправился  через  Оку;  станичники,
которые прошлого года  в  своих  известиях  даже  преувеличивали  опасность,
теперь, должно быть, молчали; Иоанн, отрезанный от главного войска, поспешил
отступить из Серпухова в Бронницы, оттуда - в Александровскую слободу  и  из
слободы - в Ростов, как то делывали в  подобных  случаях  и  предшественники
его, Димитрий Донской, Василий Димитриевич; он говорил об  измене,  говорил,
что бояре послали к хану детей боярских провести его беспрепятственно  через
Оку; князь Мстиславский признался после в приведенной выше грамоте,  что  он
навел хана, - вот все, что мы имеем для объяснения этого дела! Как бы то  ни
было, воеводы, узнавши, что хан за Окон), предупредили его, пришли в  Москву
23 мая и расположились в ее предместиях, чтоб защищать город. Татары явились
на другой день, 24 мая, в день Вознесенья, и  успели  зажечь  предместия:  в
ясный день при сильном  ветре  в  три  часа  пожар  истребил  сухую  громаду
деревянных строений, один только Кремль уцелел;  по  иностранным  известиям,
войска и народу погибло до 800000; допустив преувеличение при  невозможности
верного счета, вспомним, однако, что при вести о татарах в Москву  сбежалось
много народу из окрестностей, что во время пожара бежать было некуда: в поле
- татары, в Кремль - не пускали; всего более, говорят, погибло тех,  которые
хотели пройти в самые дальние от  неприятеля  ворота:  здесь,  собравшись  в
огромную толпу и перебивая друг у друга дорогу, они так стеснились в воротах
и прилегавших к ним улицах, что в три ряда шли по головам  друг  у  друга  и
верхние давили нижних. По русским  известиям,  людей  погорело  бесчисленное
множество; митрополит с духовенством просидели в  соборной  церкви  Успения;
первый боярин, князь Иван Дмитриевич Бельский, задохнулся на своем  дворе  в
каменном погребе,  других  князей,  княгинь,  боярынь  и  всяких  людей  кто
перечтет? Москва-река мертвых не  пронесла:  нарочно  поставлены  были  люди
спускать трупы вниз по реке; хоронили только тех, у которых были приятели.
     Пожар помешал татарам грабить в предместиях;  осаждать  Кремль  хан  не
решился и ушел с множеством пленных - по некоторым известиям, до  150000,  -
услыхав о приближении большого русского войска. Когда  Иоанн  возвращался  в
Москву, то в селе Братовщине, на Троицкой  дороге,  представили  ему  гонцов