похода воевод своих в Ливонию; Баторий поступал таким же образом  с  послами
московскими: их задерживали на дороге, спорили о титуле  государей,  наконец
представили королю в  Кракове;  принимая  их,  Баторий  не  хотел,  вставши,
спросить о здоровье царя, как водилось прежде; послы, видя нарушение старого
обычая, не хотели править посольство; тогда Волович,  подканцлер  литовский,
сказал, им: "Пришли вы не с обычаем к обычаю; вашего приказа здесь не  будут
слушать; как здесь вам скажут, так и делайте; если за  вами  есть  дело,  то
ступайте  к  руке  королевской  и  правьте  посольство,  а   государь   наш,
Стефан-король, не встанет, потому что ваш государь  против  его  поклона  не
встал". Послы отвечали, что король царю не ровня, да и потому  еще  царь  не
встал, что тогда неизвестно было, чего  хочет  король,  мира  или  войны,  а
теперь заключено перемирие. Им отвечали, что они могут  ехать  назад;  послы
уехали назад ни с чем и были еще задержаны в Литве.
     Иоанн, обеспокоенный дурным оборотом своих дел в  Ливонии  и  задержкою
послов в Литве, писал к Стефану: "Ты, сосед наш, мимо прежнего обычая послов
наших задержал; дело, которое по договору послов твоих  крестным  целованием
утверждено, до сих пор еще не довершено, чего никогда прежде  ни  при  каких
государях не бывало, да и ни в  каких  землях  христианских  не  ведется;  а
послам нашим с твоими панами о Лифляндской земле говорить нечего, потому что
с ними об этом наказа нет; то дело особенное, а ты для него шли к нам  своих
великих  послов  немедленно".  Между  тем  еще  в  декабре  1578  года  царь
приговорил  с  боярами,  как  ему,  прося  у  бога  милости,  идти  на  свое
государство и земское дело на Немецкую и Литовскую землю; распорядив  полки,
он в июле 1579 года выехал в Новгород, куда явились к нему  послы  Карпов  и
Головин с известием, что Баторий идет к московским границам; вместе  с  этим
они доносили, что из литовской шляхты идут с Баторием немногие охочие  люди,
которые захотели идти на своих грошах, а которые не захотели, те нейдут;  из
польских панов и шляхты никто нейдет, кроме наемных  людей.  Говорил  король
панам и шляхте, чтоб шли с ним всею землею к Смоленску или Полоцку; но  паны
радные королю отговаривают, чтоб он от литовских границ  войны  не  начинал.
Король говорил им: если вы сами со мною идти не хотите, то дайте людей, я  и
без вас пойду; но паны ему отговаривают, чтоб к Полоцку и Смоленску никак не
ходил, а стоял бы за Ливонию. Король говорил панам,  чтоб  шли  с  ним  всею
землею в Ливонию доступать тех городов, которые Москва  захватила,  но  паны
ему отговаривают, чтоб он сам и в Ливонию не  ходил,  а  послал  бы  наемных
людей защищать те города, которые за ним, а  над  другими  промышлять;  паны
большие людей королю посулили, а шляхта людей дать не хочет, говорит: ведь с
нас деньги на наемных людей уже взяты! Паны, желая потешить  короля,  начали
уговаривать шляхту, чтоб шла с ним в Ливонию; но немного нашлось охотников и
до сих пор у короля еще не улажено, куда ему идти. А во всей земле: в Польше
и Литве, у шляхты и у черных людей - у всех одно слово, что  у  них  Стефану
королю на королевстве не быть, а пока у них  Стефан  король  на  королевстве
будет, до тех пор ни в чем добру не бывать, а сколько им себе  государей  ни
выбирать, кроме сыновей московского государя или датского короля, никого  им
не выбрать; а больше говорят во всей земле всякие люди, чтоб у них  быть  на
государстве московского государя сыну.
     Донесения послов были справедливы:  Баторий  находился  не  в  завидном
положении пред началом московской войны. Отвращение к войне, как мы  видели,
уже давно овладело поляками и  литовцами;  частные  выгоды  преобладали  над
общим делом: литовцы боялись подвергнуть опасности свои пределы и требовали,
чтоб король перенес войну в Ливонию. Но величие Батория оказалось  именно  в
том, что он успел преодолеть все эти препятствия. Как полководец  Баторий  в
Восточной Европе произвел тот переворот в способе ведения войны,  какой  уже
давно произведен был на Западе. Как в Московском государстве, так в Польше и
Литве почти не было постоянного войска: служилое, или  дворянское,  сословие
собиралось под знамена по призыву государей и составляло конницу;  о  пехоте
же польской можем иметь ясное понятие из приведенного выше донесения гетмана
Ходкевича об осаде Улы. Таким образом, войско в Восточной  Европе  сохраняло
еще прежний, средневековый, или, лучше сказать, азиатский, характер:  в  нем
преобладала конница, тогда как на Западе этот характер уже изменился:  здесь
конница, видимо, уступала первое место  пехоте,  здесь  государи  давно  уже
убедились в необходимости иметь под  руками  постоянное  войско,  состоявшее
первоначально из наемных ратников. Мы видели характер наших войн  не  только
до Иоанна III, но при нем, при сыне и внуке его войн с Литвою: ратные  толпы
входили в неприятельскую землю, страшно опустошали ее, редко брали города  и
возвращались назад, хвалясь тем, что пришли  поздорову  с  большою  добычею;
литовцы платили тем же; но движения с  их  стороны  были  слабее  вследствие
указанных уже прежде причин, и потому Москва выходила постоянно  с  выгодами
из войн с Литвою. Несмотря, однако, на это, даже и в войсках литовских, или,
лучше сказать, между вождями литовскими, не говоря уже о шведах, легко  было
заметить большую степень военного искусства,  чем  в  войсках  или  воеводах
московских:  это  было  видно  из  того,  что  во  всех  почти  значительных
столкновениях с западными  неприятелями  в  чистом  поле  московские  войска
терпели поражение: так было в битвах при Орше, при Уле, в  битве  при  Лоде,
при Вендене. Неприятели Московского государства понимали это очень хорошо  и
потому старались всеми силами не допускать в него искусства, при котором оно
было бы непобедимо, не пропускать в него искусных ратных людей, мастеров, не
пропускать снарядов военных. И в Москве понимали  это  также  очень  хорошо;
отсюда  осторожность  московских  воевод,  нежелание  вступать  в  битвы   с
войсками, на стороне которых виделось большее искусство;  мы  должны  отдать
честь московским воеводам за то, что они не полагались  на  многочисленность
своих войск, сознавая превосходство качества над количеством,  превосходство
искусства над материальною силою. Понимал это очень хорошо,  если  не  лучше
всех, сам царь Иоанн -  отсюда  господствующее,  неодолимое  в  нем  желание
овладеть Ливониею, овладеть путями, ведущими к образованным народам;  отсюда
желание иметь в своей службе искусных в ратном деле иностранцев,  каков  был
Фаренсбах и другие; отсюда домогательство, чтоб шведский король прислал  ему
отряд   ратных   людей,   обученных,   вооруженных   по-европейски;   отсюда
осторожность, уклончивость,  робость,  происходившие  в  нем  от  отсутствия
надежды на успех без особенных  счастливых  обстоятельств,  в  соединении  с
родовыми, от предков заимствованными осторожностию и уклончивостию. И вот  в
это-то время, когда московское правительство так  хорошо  сознавало  у  себя
недостаток военного искусства  и  потому  так  мало  надеялось  на  успех  в
решительной войне с искусным, деятельным полководцем, на престоле  Польши  и
Литвы  явился  государь  энергический,  славолюбивый,  полководец  искусный,
понявший, какими средствами  он  может  победить  соперника,  располагавшего
большими, но только одними материальными средствами. Средства Батория  были:
искусная,  закалившаяся  в  боях  наемная  пехота,  венгерская  и  немецкая,
исправная артиллерия, быстрое наступательное движение,  которое  давало  ему
огромное преимущество над  врагом,  принужденным  растянуть  свои  полки  по