единственного  сына  шведского  короля  и  по  матери  единственную  отрасль
Ягеллонова рода,  Сигизмунда,  знающего  в  совершенстве  языки  польский  и
шведский и достаточно латинский, италианский  и  немецкий,  тогда  король  и
королева шведские ничего не пожалели бы для сына своего, который явился бы в
Польшу с значительною суммою денег для шляхты.  Еще  прежде,  в  1574  году,
после бегства Генриха, султан присылал грамоту с требованием, чтоб поляки не
выбирали австрийца, который необходимо вовлечет их в войну с  Портою;  пусть
выберут кого-нибудь из своих, например Яна Костку, воеводу сендомирского;  а
если хотят  из  чужих,  то  короля  шведского  или  Стефана  Батория,  князя
седмиградского. Посол от Батория явился на сейм и после обычного  исчисления
доблестей своего князя приступил к  обещаниям:  сохранять  ненарушимо  права
панов и шляхты, сообразоваться во всем  с  их  волею;  заплатить  все  долги
королевские; обратно завоевать все отнятое Москвою, для чего  приведет  свое
войско; сохранять мир  с  турками  и  татарами;  лично  предводительствовать
войсками; прислать 800000  злотых  на  военные  издержки,  выкупить  пленную
шляхту из земель  русских,  захваченную  в  последнее  татарское  нашествие.
Наконец, выступил посол от Альфонса II, герцога феррарского, который,  между
прочим, обещал снабдить  Краковскую  академию  людьми  учеными,  привести  в
Польшу художников и содержать их на своем жалованьи, воспитывать в Италии на
свой счет пятьдесят молодых шляхтичей польских. Московских послов не было  -
никто не восхвалял достоинств Иоанна, никто не говорил о его обещаниях.
     Раздвоение, соперничество, господствовавшие между вельможами и  шляхтою
в Польше, выразились на сейме; 12  декабря  австрийская  партия,  состоявшая
преимущественно из вельмож, провозгласила королем императора Максимилиана, а
14 шляхта провозгласила королевну Анну, с  тем  чтобы  она  вышла  замуж  за
Стефана Батория. Австрийская сторона имела большие надежды  восторжествовать
над стороною противною, потому что Литва и Пруссия преимущественно держались
Максимилиана; но в начале сам император повредил своему успеху медленностию:
когда явились к нему послы польские от стороны, его избравшей,  с  известием
об избрании, то он стал толковать с ними о перемене условий, на которых  был
избран, условий Генриховых, требовал, чтоб в эти  условия  по  крайней  мере
внесены были два слова: по возможности (pro posse), говорил,  что  некоторые
статьи касаются не одного его, но всей Империи  и  что  так  как  вследствие
двойного избрания он не может без помощи оружия сделаться королем  польским,
то не может ни на что решиться один; предлагал, чтоб  для  примирения  обеих
сторон королевою оставалась Анна, но мужем ее и  королем  был  назначен  сын
его, эрцгерцог Эрнест, вместо Батория.  По  всему  было  видно,  что  старик
Максимилиан, и в молодости  не  отличавшийся  большою  энергиею,  охладел  к
желанию получить польский престол, когда видел,  что  надобно  добывать  его
оружием. Так же медленно вел он и переговоры  с  Москвою,  которой  интересы
были теперь тесно связаны с интересами  Австрийского  дома.  Мы  видели  что
союзы, заключенные между Москвою и Австриею против Польши при Иоанне  III  и
сыне его Василии, кончились ничем; при Иоанне IV сношения  возобновились  по
поводу дел ливонских: в 1559 году император Фердинанд I писал  Иоанну,  чтоб
он не воевал Ливонии, принадлежащей к Священной Римской империи, и возвратил
завоеванные уже места; Иоанн отвечал, что если цесарь захочет быть с  ним  в
любви и братстве, то пусть пришлет великих послов, с которыми обо всех делах
договор учинится. Великие послы не приезжали, и, несмотря на то, мы  видели,
что Иоанн требовал от поляков и Литвы  избрания  австрийского  эрцгерцога  в
короли; это требование царя  объясняется  требованием  султана  не  выбирать
императора или его сына; враждебные отношения Австрии к Турции  обеспечивали
Московское государство в том, что между Польшею и Турциею не будет заключено
союза и что польский король из Австрийского дома, опасаясь постоянно Турции,
будет искать московского союза, для которого не  пожалеет  Ливонии.  В  июле
1573 года приехал в Москву императорский гонец Павел Магнус  с  грамотою,  в
которой Максимилиан II  предлагал  Иоанну  соединенными  силами  противиться
возведению на польский престол Генриха  французского;  гонец  рассказывал  о
Варфоломеевской  ночи,  которая  очень  опечалила  его   государя:   "Король
французский воевал с королем наваррским и умыслил злодейским обычаем, чтоб с
ним помириться; помирившись, сговорил сестру свою за наваррского  короля,  и
тот приехал на свадьбу, и с ним много больших  людей  приехало;  тут  король
французский зятя своего, наваррского короля, схватил и посадил в  тюрьму,  и
теперь сидит в тюрьме, а людей его, всех до одного, с женами и детьми, в  ту
же ночь побил и сказал, что побил их за веру, что они не его веры;  побил  и
своих людей, которые одной веры с королем наваррским: всего в то время побил
до 100000. Всем христианским государям пригоже о том жалеть и кручиниться, а
с тем злодеем французским не знаться. А вот теперь французский король  брата
своего отпускает на Польское королевство по ссылке с турецким султаном, и от
того цесарю кручина. Цесарю хотелось, чтоб на Короне Польской  был  или  сын
его, или государь московский и у них была бы по старине любовь и братство; а
приговорил цесарь, чтоб государство поделить: Польскую Корону - к цесарю,  а
Литовское Великое княжество - к Московскому государству -  и  стоять  бы  им
заодно против турецкого и против всех татарских государей. А если  королевич
французский будет на Короне Польской, то с турецким  у  них  будет  союз,  а
христианству будет большая невзгода и пагуба". Иоанн отправил в  Вену  гонца
Скобельцына выразить императору всю готовность свою стараться  о  том,  чтоб
Польша и Литва не отошли от их государства; о  Варфоломеевской  ночи  писал:
"Ты, брат наш дражайший, скорбишь о кровопролитии, что у французского короля
в его королевстве несколько тысяч перебито вместе и с  грудными  младенцами:
христианским государям пригоже скорбеть, что такое бесчеловечие  французский
король над  стольким  народом  учинил  и  столько  крови  без  ума  пролил".
Скобельцын возвратился безо всякого ответа, с жалобами на дурное  обхождение
с ним гонца императорского  Павла  Магнуса;  скоро  приехал  и  последний  с
жалобами на Скобельцына, обвинял его в том, что он не хотел взять  цесаревой
грамоты, о самом цесаре говорил невежливо: "На языке-то у него сладко,  а  у
сердца горько", вел  себя  неприлично.  Царь  велел  позвать  Скобельцына  к
ответу, и тот во всем оправдывался: например, грамоты  императорской  он  не
захотел взять потому, что в ней Иоанн не был  назван  царем.  Иоанн  отписал
императору, что вследствие его жалоб он положил опалу на Скобельцына, но при
этом дал понять, что вина последнего и правота Павла  Магнуса  вовсе  в  его
глазах не доказаны: "Мы велели ближним своим людям  Скобельцына  расспросить
перед твоим гонцом Павлом, и Скобельцын сказывал, что Павел взял  у  него  в
долг 400 ефимков, а отдал только 138 и много бесчестья ему делал, а потому и
взводит на него такие дела. Нашим гонцам на обе стороны  пригоже  таких  дел
вперед не делать и до нас кручин не доносить, чтоб  от  их  бездельных  врак
между нами братской любви порухи не было". Потом приезжали в  Москву  другие
гонцы  с  извинениями,  что  Максимилиан  за  большими  недосугами  не   мог
условиться с царем насчет дел польских; эти извинения очень сердили  Иоанна;
сердило его и то, что вместо послов являлись от императора  купцы,  хотевшие
выгодно поторговать в Москве. Наконец в декабре 1575  года  явились  великие