думаю, что государыня наша его пропустит". После  этого  царь  позвал  опять
Боуса и спросил решительно, какой же дан ему наказ. Боус отвечал, что ничего
не наказано. Тогда Иоанн сказал ему: "Неученый ты человек! Как к нам пришел,
то посольского дела ничего не делал. Нам  главные  недруги  -  литовский  да
шведский, а ты нам решительно не  отвечаешь,  станет  ли  королевна  с  нами
вместе на этих  недругов.  Говоришь  одно,  что  она  прежде  хочет  с  ними
обсылаться, объявлять им об этом,  по  ведь  это  значит  им  на  нас  весть
подавать! И поэтому по первому  нам  с  королевною  быть  в  дружбе  нельзя.
Говорил ты о морских пристанищах,  чтоб  к  ним  приезжали  одни  английские
гости. Но такую великую тягость как нам на свою землю наложить? Давать  дань
не было бы так убыточно. Вот и по другому нам с  королевною  быть  в  дружбе
нельзя, а ведь нам у нее мира не выкупать стать. Говорил  ты  о  сватовстве:
одну девицу исхулил, о другой ничего не сказал; но безымянно кто сватается?"
Вместо ответа посол начал жаловаться на дьяка Щелкалова, что корм  ему  дает
дурной: вместо кур и баранов дает ветчину, а он к такой пище не привык. Царь
велел исследовать дело - дьяка  Щелкалова  удалили  от  сношений  с  послом;
кормовщиков посадили в тюрьму. Царь послал также боярина  Богдана  Бельского
объясниться с Боусом, почему он назвал его неученым,  смягчить  впечатление,
которое должно было произвести на посла  это  слово;  Боус  в  свою  очередь
оправдывался, что ничем не заслужил гнева царского: говорил  он  только  то,
что ему приказано; о девице сказал он так, как она на самом деле;  о  других
девицах сказал, как ему приказала королевна говорить;  в  условиях  договора
волен бог да государь; если государь хочет  с  королевною  любви  и  кровной
связи, то пусть отправляет еще послов в Англию. После этого  разговора  царь
опять позвал к себе Боуса и объявил, что не может  согласиться  на  прошенье
королевны об исключительной  торговле,  что  он  даст  англичанам  известные
пристанища, но на Печору и на Обь пускать их не может: это  страны  дальние,
пристанищ морских там нет; водятся там соболи да  кречеты,  и  только  такие
дорогие товары пойдут в Английскую землю, то нашему государству как без того
быть? Боус отвечал: "В том волен бог да ты, государь, а королевне будет  это
нелюбо; что же говоришь про соболей, то соболи в наше государство нейдут, да
и не носит их никто". Иоанн продолжал: "Моя просьба в  том,  чтоб  королевна
стояла заодно со мною на  литовского,  шведского  и  датского;  литовский  и
шведский - мои главные недруги, а с датским можно и помириться: тот  мне  не
самый недруг". Боус отвечал: "Если дашь английским гостям  прежнюю  грамоту,
то королевна будет с тобою заодно на литовского и шведского; отправь  к  ней
за этим послов, которые вместе и девиц посмотрят". Иоанн  велел  спросить  у
посла: "Если государь все  морские  пристанища  уступит  англичанам,  то  он
напишет  ли  в  договорной  грамоте,  что  королевне  быть  с  государем  на
литовского и шведского заодно?" Боус отказался за неимением  наказа,  причем
сказал: "Государь хочет, чтоб королевна была с  ним  заодно  на  литовского,
чтоб Ливонию взять; но королевна набожна: она не взяла  ни  Нидерландов,  ни
Франции, которые ей отдавались;  Ливония  исстари  ли  вотчина  государева?"
Иоанн оскорбился этим сомнением в справедливости его требований  и  отвечал,
что он сестру свою, Елисавету королевну, не в судьи  просит  между  собою  и
литовским королем; хочет он того, чтоб она была с  ним  заодно  против  тех,
которые его вотчину, Ливонскую землю, извоевали.
     На этом прекратились переговоры с английским послом; из них  мы  видим,
что Иоанн готов уступить англичанам право исключительной торговли,  что,  по
его собственным  словам,  было  тяжелее  дани,  лишь  бы  только  приобрести
деятельный союз европейского  государства  против  главных  своих  недругов,
отнявших у него Ливонию. Понятно, что он искал союза и с  Австрийским  домом
против Батория, но и в этом искании  он  не  имел  никакого  успеха.  Сын  и
наследник Максимилиана II, Рудольф  II,  прислал  известить  царя  о  смерти
отцовской, изъявляя надежду, что Иоанн не убавит к нему и двору Австрийскому
того верного, доброго, прямого, родственного расположения, какое оказывал  к
Максимилиану; но тут же обращался с просьбою,  чтоб  царь  не  велел  бедных
ливонцев войною обижать. Царь отправил  к  Рудольфу  посланника  Квашнина  с
объявлением, что хочет быть с ним в таком же братстве и любви, как и с отцом
его, и стоять на всех недругов заодно. Рудольф отвечал: "Надеемся, что мы  с
вами будем в любви; а до приезда наших послов  вы  бы  на  убогую  Ливонскую
землю меча и огня не посылали". Когда война с  Баторием  приняла  невыгодный
оборот царь весною 1580 года отправил к Рудольфу с гонцом грамоту, в которой
писал: "Послы твои, брата нашего дражайшего и любезнейшего,  к  нам  до  сих
пор, неизвестно почему, не бывали. Ты бы к нам отписал, для чего послы  твои
позамешкались, и послов своих к нам отправил бы не мешкая  и  договор  бы  с
нами утвердить велел, чтоб стоять нам на всякого недруга заодно". Гонцу  был
дан наказ: "Если спросят, как теперь царь с литовским королем, отвечать: как
я поехал от своего государя, гонец литовский был у него и отпущен в Литву, а
государя нашего гонец к королю Стефану поехал; дел  больших  я  не  знаю,  я
паробок у государя своего молодой, большие  дела  между  государей  как  мне
знать можно? А если спросят про Полоцк, каким  образом  король  литовский  у
государя вашего Полоцк взял, то отвечать: были у государя послы литовские  и
перемирье заключили на три года, и государь наш,  на  то  оплошась,  больших
прибылых людей в Полоцке не держал; если крестное целование не крепость,  то
чему верить? Король к Полоцку пришел нечаянно, через крестное целование,  да
и взял; но кто через правду и крестное целование что сделает,  когда  крепко
бывает?" В августе того же года, когда Баторий подошел к Лукам, царь  послал
нового гонца к императору и в  грамоте  писал:  "Послы  твои,  брата  нашего
дражайшего и любезнейшего, к нам до сих пор, неизвестно, по  какому  случаю,
не бывали.  А  Стефан  Баторий,  воевода  седмиградский,  теперь  на  Короне
Польской и на Великом княжестве  Литовском  укрепился  по  присылке  султана
турецкого и, сложась с ним и с  другими  мусульманскими  государями  вместе,
кровь  христианскую  разливает  и  вперед  разливать  хочет.  А  стоят   все
мусульманские государи и посаженник турецкого султана Стефан Баторий на наше
государство и на нас за то, что мы с твоим отцом  и  с  тобою  пересылались,
желали всем христианским государям прибытка, хотели, чтоб, кроме вас,  никто
в Польше и Литве государем не был.  И  ты  бы,  брат  наш,  нам  против  них
способствовал и братскую любовь с нами утвердил; а к Стефану королю  отписал
бы о таком его безмерстве, и о разлитии крови христианской, и  о  складке  с
султаном турецким, чтоб Стефан-король таких дел вперед не  делал.  Писали  к
нам из Любека бурмистры и ратманы, что ты не велел в наше государство возить
на кораблях товары разные: медь, свинец и олово; не желая  ли  нас  с  тобою
поссорить, распускают такие слухи? Ибо я  никак  не  думаю,  чтоб  ты  такой
приказ дал". Рудольф отвечал с первым гонцом: "До сих пор  мы  все  прилежно
помышляли, как бы отправить к вам послов для  убогих  лифляндцев,  но  люди,
которые были для этого посольства назначены, одни померли, а другие  больны.
А Ливонская земля принадлежит Священной Римской империи;  в  нынешнем  вашем
письме  о  ней  ни  слова  не  сказано".  Императорские  придворные  утешали
московского гонца тем, что Баторию скоро нечего будет платить своим  наемным