мест, заехав, по тогдашнему выражению, старинные  роды  боярские,  не  долго
удерживают за собою первенствующее  положение,  кроме  титула,  скоро  ничем
более не отличаются от остальных членов служилого сословия, и многие из  них
даже забывают свои наименования по волостям и  сохраняют  только  имена,  от
личных прозвищ происходящие. Все это объясняет  нам,  почему  в  малолетство
Иоанна IV мы видим только борьбу известных отдельных  родов  за  первенство,
почему  служилое  сословие  так  долго  и   упорно   держалось   за   обычай
местничества: в глубине жизни народной коренилось начало родовое;  изгонится
оно из одной сферы - с большею силою и упругостию обнаружится в другой.
     Древнее начало было сильно, вело упорную  борьбу;  но  уже  государству
пошел седьмой век, оно объединилось, старое с новым начало сводить последние
счеты: не мудрено, что появилось много важных вопросов,  важных  требований.
Вторая  половина  XVI  века,   царствование   Иоанна   IV,   характеризуется
преимущественно этим поднятием  важных  вопросов  в  государственной  жизни,
наибольшею выставкою этих вопросов, если начали подниматься  они  и  прежде,
ибо в истории ничто не делается вдруг. Так, опричнина, с одной стороны, была
следствием враждебного отношения царя к своим старым боярам,  по,  с  другой
стороны, в этом учреждении высказался вопрос об  отношении  старых  служилых
родов, ревниво берегущих свою родовую честь и вместе  свою  исключительность
посредством местничества, к многочисленному служилому сословию, день ото дня
увеличивавшемуся  вследствие   государственных   требований   и   вследствие
свободного доступа в него отовсюду; подле  личных  стремлений  Иоанна  видим
стремления целого разряда людей, которым было выгодно  враждебное  отношение
царя к старшей дружине. Мы  видели,  что  сам  Иоанн  в  завещании  сыновьям
смотрел на опричнину как на вопрос, как на первый опыт. После мы увидим, как
будет решаться этот важный вопрос об отношениях младшей дружины  к  старшей.
Государство складывалось, новое сводило счеты со старым; понятно, что должен
был явиться и громко высказаться вопрос о необходимых переменах в управлении
о недостаточности прежних средств, о злоупотреблениях, от них  происходящих,
являются попытки к решению вопроса - губные грамоты, новое положение  дьяков
относительно воевод и т. д. Понятно, что в то же время должен был возникнуть
вопрос  первой  важности  -  вопрос  о  необходимости  приобретения  средств
государственного  благосостояния,  которыми  обладали   другие   европейские
народы; и вот видим первую попытку относительно Ливонии. Век задавал  важные
вопросы, а во главе государства стоял человек, по характеру своему способный
приступать немедленно к их решению.
     К сказанному прежде об этом характере, о его образовании и  постепенном
развитии нам не нужно было бы  прибавлять  ничего  более,  если  б  в  нашей
исторической  литературе  не  высказывались  об   нем   мнения,   совершенно
противоположные. В  то  время  как  одни,  преклоняясь  пред  его  величием,
старались оправдать Иоанна в тех  поступках,  которые  назывались  и  должны
называться своими очень нелестными именами,  другие  хотели  отнять  у  него
всякое участие в событиях,  которые  дают  его  царствованию  беспрекословно
важное значение. Эти  два  противоположных  мнения  проистекли  из  обычного
стремления дать единство характерам исторических  лиц;  ум  человеческий  не
любит живого многообразия, ибо трудно ему при этом  многообразии  уловить  и
указать единство, да и сердце человеческое не любит находить  недостатков  в
предмете   любимом,   достоинств   в   предмете,   возбудившем   отвращение.
Прославилось известное историческое лицо  добром,  и  вот  повествователи  о
делах его не хотят допустить ни одного  поступка,  который  бы  нарушал  это
господствующее представление об историческом лице; если источники  указывают
на подобный поступок, то повествователи стараются во  что  бы  то  ни  стало
оправдать своего героя; и наоборот, в лице, оставившем по себе дурную славу,
не хотят признать никакого достоинства.
     Так случилось и с Иоанном IV: явилось  мнение,  по  которому  у  Иоанна
должна быть отнята вся слава важных дел, совершенных в его царствование, ибо
при их совершении царь был только слепым, бессознательным  орудием  в  руках
мудрых советников своих - Сильвестра и Адашева. Мнение это  основывается  на
тех местах в переписке с Курбским, где Иоанн, по-видимому,  сам  признается,
что при Сильвестре он не имел  никакой  власти.  Но,  читая  эту  знаменитую
переписку, мы не должны забывать, что оба, как Иоанн, так и Курбский,  пишут
под влиянием страсти и потому оба преувеличивают,  впадают  в  противоречия.
Если основная мысль Курбского состоит  в  том,  что  царь  должен  слушаться
советников, то основная мысль Иоанна состоит в  том,  что  подданные  должны
повиноваться  царю,  а  не  стремиться  к  подчинению  царской   воли   воле
собственной;  такое  стремление  в  глазах   Иоанна   есть   величайшее   из
преступлений, и всею тяжестию его  он  хочет  обременить  Сильвестра  и  его
приверженцев; вот почему он приписывает им самое преступное  злоупотребление
его доверенностию, самовольство, самоуправство, говорит, что вместо него они
владели  царством,  тогда  как  он  сам  облек   их   неограниченною   своею
доверенностию; вот эти знаменитые места: "Вы ль растленны или я? Что я хотел
вами владеть, а вы не хотели под моею  властию  быть,  и  я  за  то  на  вас
гневался? Больше вы растленны, что не только не хотели быть  мне  повинны  и
послушны, но и мною владели и всю власть с меня сняли; я был государь только
на словах, а на деле ничем не владел".  В  другом  месте  Иоанн,  щеголявший
остроумием, ловкостию в словопрении, низлагает Курбского следующею уверткою,
не думая, что после можно будет употребить его адвокатскую  тонкость  против
него же самого: "Ты говоришь, что для военных отлучек мало видал мать  свою,
мало жил  с  женою,  отечество  покидал,  всегда  в  городах  против  врагов
ополчался,  претерпевал  естественные  болезни  и   ранами   покрывался   от
варварских рук и сокрушенно уже ранами все тело имеешь, но все это случилось
с тобою тогда, когда вы с попом и Алексеем владели. Если  это  вам  было  не
угодно, то зачем же так делали? Если же  делали,  то  зачем,  своею  властию
сделавши,  на  нас  вину  вскладываете!"  Приводят  еще   третье   место   в
доказательство, что поход на Казань предпринят не Иоанном,  что  приверженцы
Сильвестра везли туда насильно царя: "Когда мы с крестоносною хоругвию всего
православного христианского воинства двинулись на безбожный  язык  казанский
и, получив неизреченным божиим милосердием победу,  возвращались  домой,  то
какое доброхотство к  себе  испытали  мы  от  людей,  которых  ты  называешь
мучениками? Как пленника, посадивши в судно, везли с ничтожным отрядом  чрез
безбожную и неверную землю". Но здесь нет ни малейшего указания на невольный
поход, ибо Иоанн прямо говорит: "Когда мы двинулись";  потом  Иоанн  говорит
ясно, что не заботились о его безопасности,  везли,  как  пленника,  уже  на
возвратном пути, по взятии Казани. Курбский  обвиняет  Иоанна  в  недостатке
храбрости во время казанского похода,  в  желании  поскорее  возвратиться  в
Москву; Иоанн  возвращает  ему  все  эти  обвинения  и  так  описывает  свое
поведение и поведение  бояр  в  казанских  войнах:  "Когда  мы  посылали  на
Казанскую землю воеводу своего, князя Сем. Ив. Микулинского,  с  товарищами,
то что вы говорили? Вы говорили, что мы послали их в опале своей,  желая  их
казнить, а не для своего дела! Неужели это храбрость счужбу ставить в опалу?