часто плакал? Но, главное, зачем приписывать летописцу то, чего у него  нет?
Зачем упрекать летописца за то, будто у него  козаки  являются  почти  всюду
победоносными  героями,  когда  этот  летописец  говорит  нам,  что   козаки
испугались, когда увидали, что засека Кучумова защищается множеством народа,
говорит, в каких случаях козацкие отряды  были  истребляемы;  а  что  козаки
действительно  должны  были  более   побеждать,   чем   терпеть   поражение,
свидетельствует само дело-покорение Сибири; и разве в  других  летописях  г.
Небольсин  нашел  больше  известий  о  поражениях  козаков?  Разве   в   его
собственном рассказе больше этих известий? Наконец,  г.  Небольсин  упрекает
составителя Строгановской летописи в том, будто  он  так  и  хлопочет,  чтоб
отстранить какую-нибудь неделикатность со стороны козаков; но разве в других
летописях  мы  находим  известия  о   том,   что   г.   Небольсин   называет
неделикатностями?  Только  тогда  можно  было  бы  упрекнуть   летописца   в
пристрастии, если б он скрывал то, что находится в других источниках;  но  в
Строгановском летописце, как нарочно, нет ничего  в  похвалу  нравственности
Ермака и его товарищей, нет известия,  что  козаки  наложили  на  себя  обет
целомудрия. Г. Небольсин предполагает  совершенно  иное  поведение  козаков,
выводит на сцену  добрых  татарок;  но  это-  предположение  г.  Небольсина,
составленное наперекор известиям некоторых летописей, но  не  Строгановской;
за что же г. Небольсин именно вооружается  против  последней?  Г.  Небольсин
вооружается против Карамзина, зачем тот  относит  составление  Строгановской
летописи к началу XVII века; по мнению самого г. Небольсина, ее  составление
должно относить по крайней мере ко второй половине XVII века, ибо  в  начале
ее упоминается о Сибирской архиепископии, а в конце  говорится  о  проповеди
евангельской во всех концах Сибири.  Но  об  архиепископии  говорится  не  в
начале летописи, а в заглавии ее, которое, ясно,  написано  не  составителем
ее, а позднейшим переписчиком; в самой же летописи,  в  конце,  где  следует
ожидать известий об архиепископии, их нет;  в  конце  читаем:  "Изложена  же
бысть сия повесть о поставлении городов и острогов в сибирских землях  и  об
отпущении в Сибирь атаманов и козаков  Ермака  Тимофеева  с  товарищи,  и  о
похождении их козачьем в сибирских странах, и о  победе  царя  Кучума,  и  о
взятии  сына  его,  царевича  Маметкула,  и  о  владении   Сибирской   земли
государевых людей русских, сия словеса о сем преходят в конец  сей  повести,
всяк бо чтый да разумеет и дела толикия вещи не  забывает:  на  воспоминание
сие писание написах, да незабвенной будет толикия вещи труд". Вот  настоящее
заглавие памятника написанное самим  составителем  и  измененное  позднейшим
переписчиком. Что же касается до известия  о  распространении  евангельского
учения во всех концах Сибирской земли, то это очень  можно  было  сказать  в
начале XVII века: под Сибирскою землею  разумелось  не  то,  что  мы  теперь
называем Сибирью, пространство от Уральских гор  до  Восточного  океана,  но
Сибирь в тесном смысле- царство Кучумово.
     Составитель Строгановской летописи основывает свои известия на  царских
грамотах, данных Строгановым, и потому г.  Небольсин  для  проведения  своей
мысли, что Строгановы не участвовали в деле Ермака, должен был обратиться  к
рассмотрению этих грамот. Он упрекает ученых, писавших прежде него о  Сибири
и о Строгановых, в том, что они не так, как должно, понимали эти грамоты,  и
прежде всего высказывает любопытное мнение, что земли,  данные  Строгановым,
были даны им не в вотчину, а в посессию, аренду, кортому! Но  спрашиваем:  в
какой грамоте г.  Небольсин  нашел  определение  срока  пользования  данными
землями, что было бы необходимо, если б они даны были  в  посессию,  аренду,
кортому?  Ошибка  г.  Небольсина  тем  важнее,  что  ведет  к  неправильному
пониманию древних  отношений:  пустые  пространства,  которые  давались  для
обработки и населения, не имели никакой ценности в глазах правительства;  не
могли они даваться на время тому, кто  своим  трудом,  издержками  делал  их
ценными способными приносить правительству доход по истечении льготных  лет.
Когда московские  послы,  говоря  об  избрании  царя  Феодора  Иоанновича  в
польские короли, упомянули между прочими выгодами, которые получит Польша от
этого избрания, и то, что царь будет раздавать бедной шляхте земли по Дону и
Донцу, то паны отвечали: "В таких пустых землях что им прибытку будет? У нас
за Киевом таких и своих земель много; как вам не  сором  таких  земель  и  в
артикулах писать? Будет ли государь давать нашим людям  земли  в  Московском
государстве, в смоленских и северских городах?" (Моск. арх. мин. ин. д. Дела
Польские, э 18). Такой же точно сором было бы написать в жалованных грамотах
на пустые земли, что они даются на время. "Почему они (Строгановы) сделались
вотчинниками Чусовских земель впоследствии  времени-это  другой  вопрос",  -
говорит г. Небольсин. Нет, не другой вопрос, а тот же  самый,  и  так  легко
нельзя отделываться от важных, непреодолимых возражений: если Строгановы  не
получили при Иоанне IV земель в вечное  владение,  если  молчание  грамот  о
сроке владения не указывает на эту  вечность,  то  спрашивается,  когда  они
получили право на вечное владение?
     В 1574 году Строгановы выпросили себе  жалованную  грамоту  селиться  и
заводить промыслы  на  сибирских  реках,  и  потом  видим,  что  Строгановы,
признавши козаков, посылают их за Уральские горы для очищения тех  мест,  на
которые взята грамота, - дело ясно для каждого.  Но  г.  Небольсину  надобно
было доказать, что Строгановы не имели участия в походе Ермака; с этою целию
он делает такое заключение: прошло много лет от взятия Строгановыми  грамоты
на Сибирь до похода Ермака, следовательно, они не имели видов на Сибирь,  да
и не могли иметь по недостаточности средств; но спрашивается, зачем  же  они
взяли грамоту на Сибирь, когда не имели видов на эту страну и не могли иметь
их по недостаточности средств? Разумеется, что на этот вопрос  г.  Небольсин
не дает ответа. Потом г. Небольсин пытается отвергнуть  возможность  призыва
козаков Строгановыми и говорит: "Могли ли честные, набожные люди Строгановы,
усердные слуги царя, к обреченным  судьей-государем  смерти  ворам  посылать
ласковую грамоту? Могла ли умным промышленникам Строгановым прийти в  голову
мысль приглашать к себе целую ватагу, целую армию грабителей, которые их  же
самих,  в  дальней  глуши,  легко  могли  ограбить?  Да  и  к  какой   стати
Строгановым, стяжавшим себе общее уважение, было нужно решаться  действовать
вопреки воле  благодетельствовавшего  им  государя?"  Все  это  написано  по
взглядам XIX века, без обращения малейшего внимания на понятия XVI века: что
Строгановы могли призвать волжских  козаков,  это  всего  лучше  объясняется
гневною  царскою   грамотою   к   ним,   присланною   вследствие   донесения
Пелепелицына; здесь хотя козакам и делается упрек за их прежнее поведение на
Волге, однако они принимаются в царскую службу, велено  им  идти  на  защиту
Пермского края, часть их позволяется Строгановым удержать у себя  в  службе;
казнью грозит царь козакам только в том случае, когда они  будут  продолжать
служить одним Строгановым, не обращая внимания на царские интересы;  надобно
вспомнить, с какою легкостию давалось в то время и после  прощение  козакам,
которые "отставали от  воровства",  а  Ермак  с  товарищами,  соглашаясь  не
промышлять более на Волге, а служить у Строгановых, тем  самым  отставал  от
воровства. Наконец, должно заметить, что из всех атаманов, товарищей Ермака,